Сэм вытащил руки из карманов и вцепился в мокрую решетку ограды, отделявшую его от любимой женщины. Ему хотелось позвать ее по имени. Его звучание на губах доставило бы ему наслаждение, ведь он никогда ни с кем о ней не говорил. Но он не заслуживал этого права. Оставалось только стоять с примерзшими к металлу руками и гадать, о чем она размышляет, довольствуясь пребыванием вблизи нее. В линии ее опущенных плеч и задумчивом наклоне головы угадывалось одиночество, причины которого были Сэму очевидны и понятны. После того как в течение часа она не предприняла никаких попыток удалиться, он принял решение возвратиться к ее дому, чтобы бросить записку в почтовый ящик на двери.
Нехотя он оставил ее и, пройдя по улице, вернулся к Сент-Джеймс. Дрожа от холода, он снова глубоко засунул руки в карманы. Из любопытства он прошел мимо ее автомобиля и обнаружил, что шофер спит, опустив голову, а из уголка его рта на подбородок стекает струйка слюны.
Сэм улучил момент и бросил свое послание сквозь щель в заднем окне, стекло которого Федерика оставила приспущенным. Он увидел, как конверт опустился на сиденье лицевой стороной вверх с именем Федерики Кампионе, напечатанным им с любовью.
Федерика сидела и наслаждалась тем фактом, что Торквилл не знает, где она находится. Ее тешили такие моменты одиночества, когда она находилась наедине со своими воспоминаниями. Памятуя о своей неспособности скрывать чувства, она пришла к выводу, что родить ребенка в таком вызывающем сомнения браке было бы неправильно. Очевидно, такова была воля Божья, поскольку Бог видел и все возможные последствия. Она подумала о Рождестве и о том, поедет ли Торквилл с ней в Польперро, чтобы побыть там с ее семьей. Каждый год он обещал ей это, но каждый раз взамен увозил Федерику в какое-нибудь экзотическое место. Ей приходилось звонить матери и извиняться за него с таким пылом, что, в конце концов, она сама начинала верить пояснениям собственного изобретения. Но в глубине души она ощущала отчаянную пустоту и больше всего на свете хотела вернуться домой в Корнуолл.
Она любила мысленно перебирать события юности. Воспоминания умиротворяли ее и уносили далеко от теперешней жизни и несчастья. Она вспоминала об их домашних пикниках на побережье, когда песок на ветру летел прямо на сэндвичи и было так холодно, что они дрожали даже в шерстяных свитерах, ожидая, когда Тоби организует их для охоты на морских ежей и крабов. Джулиан собирал ракушки и помогал строить замки на песке, в то время как Элен сидела на коврике, беседуя со своей матерью.
Она общалась по телефону с Тоби и Джулианом, с матерью и иногда с Эстер, но не так часто, как раньше, а лишь изредка, пользуясь платными телефонами в «Хэрродс». Время и обстоятельства легли между ними подобно неприступной горе. Она находила в такой ситуации приемлемые пояснения и извинения, но самой себе должна была признаться, что все это вызвано только неприязнью Торквилла к ее семье. Он считал их провинциалами и делал все возможное, чтобы отдалить от них Федерику.
Она намеревалась преодолеть эту гору, но не знала, хватит ли ей храбрости бросить открытый вызов мужу.
Федерика настолько привыкла любить Торквилла, что это вошло у нее в привычку. Поначалу она нуждалась в нем, а он поощрял такую зависимость, пока не дошло до того, что она уже ничего не могла делать без его указаний. Затем она потеряла способность думать о себе. За четыре года их брака он незаметно превратил ее в свою рабыню, но дорога из этого унизительного положения была только одна — вверх. Как своевременно, в момент полного отчаяния, она получила от отца записку, вдохновляющую ее на то, чтобы вернуть свое «я» и утраченную уверенность в себе. Ей так нужна была точка опоры, поскольку она не могла решиться на это в одиночку.
Она подумала об отце и решила, что, скорее всего, он уже уехал. Рамон никогда не задерживался на одном месте слишком долго. Неожиданно она ощутила затылком, что кто-то на нее смотрит. Она заправила завиток волос за ухо, но не отважилась оглянуться. Заерзав на скамейке, она подумала, что в силе этого взгляда есть нечто знакомое — приятно знакомое. Представив, что, может быть, это отец смотрит на нее с улицы, не желая быть увиденным, она почувствовала внезапный прилив храбрости и обернулась. Полными надежды глазами она сквозь зимний туман оглядела толпу незнакомых лиц, но никого не узнала. Она разочарованно вздохнула, посмотрела на часы и решила, что пора возвращаться к машине.
Опустив взгляд на тротуар, она брела по улице, раздумывая над проблемой предстоящего Рождества. Вернувшись к автомобилю, она обнаружила, что шофер уснул, и постучала в окно. Он мгновенно очнулся, отпер замок и вышел, чтобы открыть для нее дверь. Но Федерика уже заметила письмо и самостоятельно уселась в машину. Она распорядилась доставить ее домой и трепетной рукой взяла конверт с ее именем. Почти наверняка это было очередное послание отца, поскольку он не знал ее имя по мужу, и ни один из ее знакомых не использовал бы фамилию Кампионе. Раскрыв конверт, она так жадно впилась глазами в напечатанный текст, как будто это было послание от самого Бога.
«Разве может тиран править свободными и гордыми иначе, чем подавляя их свободу и попирая их гордость? Если есть у вас забота, от которой должно избавиться, то, скорее всего, это забота, избранная вами, но не та, что возложена на вас. И если есть у вас страх, который следует рассеять, то причину этого страха ищите в собственном сердце, а не в руке, дрожащей от него».
Она ощутила, как ее щеки охватывает жар стыда.
— Остановите машину, мне нужно выйти, — внезапно приказала она.
— Что, прямо сейчас? — воскликнул шофер, глядя на нее в зеркало.
— Сейчас, — повторила она.
— Да, мадам, — ответил он, не скрывая своего изумления. Он свернул на тихую улочку и припарковался у обочины. Федерика распахнула дверь и вышла на мокрый тротуар. Она быстро шла по дороге, пока не нашла маленькое кафе. Зайдя в него, она присела за столик, заказала чашку чая и в ужасе уставилась на записку. Неужели у нее совсем нет гордости? Действительно ли ее жалкое положение вызвано собственной слабостью и бесхарактерностью? Является ли в действительности Торквилл, человек, которого, как ей думалось, она любит, тираном, контролирующим каждый ее шаг?
Она так слепо барахталась в невзгодах, испытывая к себе исключительно жалость, и никогда даже не смела помыслить, что ее спасение полностью находилось в ее руках. Повиновение оказалось для нее более привычным, чем противодействие. Сейчас она раболепствовала из-за недостатка внутренней силы. Она задумалась и снова перечитала эти строки, внезапно все стало очевидным. Уставившись в свой чай, она беспощадным лучом истины осветила свое замужество. То, что она увидела, устрашило ее. Она позволила Торквиллу полностью контролировать все стороны своей жизни — от одежды, которую она носила, до людей, с которыми она общалась. С горечью вспомнила она, как ловко удерживал он ее от поездок домой в Польперро. Один за другим припоминала она все его постепенные шаги, предпринятые к завоеванию полной диктатуры. Ее любви оказалось ему недостаточно, он пожелал и ее свободы. Сэм оказался прав. Ей хотелось бы набраться тогда храбрости и взять его протянутую руку помощи. Даже Артур предупреждал ее, но она ничего не желала слушать.
Когда уже в конце дня она возвратилась домой, Торквилл отсутствовал. Она открыла холодильник, достала бутылку грейпфрутового сока и затем поднялась наверх, чтобы набрать в ванну воды. В приступе решительности ее тело охватила дрожь. Она отправится на Рождество в Польперро, независимо от того, понравится это Торквиллу или нет. В сущности, она приготовилась к восстанию. Она разделась и надела пеньюар, продумывая, что собирается ему сказать. Все казалось простым, но она боялась, что, когда встретится с ним лицом к лицу, ее горло сдавит привычный страх.
Затем она запаниковала, что он может применить новую уловку, припомнив его угрозу увезти ее на Маврикий, и сжалась в приступе отчаяния. Она все равно не скажет… Федерика задумалась вдруг о том, что даже не имела ежедневника, всегда разрешая ему планировать все самому. Ей следует быть настороже, чтобы он не смог больше ею манипулировать. Она спустилась вниз, в его кабинет, и начала открывать все ящики в его письменном столе. Там все было педантично разложено по местам, даже карандаши лежали аккуратным рядом, заточенные до одинаковой длины, хотя ими вряд ли пользовались. Ничего не обнаружив в столе, она продолжала обыск в шкафах, но снова ничего не нашла. Ни билетов на самолет, ничего. Она бросилась наверх, в большую гардеробную комнату, где начищенные до блеска туфли, каждая пара которых была снабжена аккуратными распорками из красного дерева, выстроились парадными шеренгами.
