В 1520 году Эразм вопреки официальной позиции Церкви, успевшей осудить Лютера, все еще продолжал демонстрировать Реформатору свою дружбу и восхищение. Для него во всей этой истории определяющее значение имел не теоретический, а морально-нравственный и дисциплинарный аспект. Лютер выступил с критикой Рима, Рим вынужден защищаться, однако делает это из рук вон плохо, не понимая, сколь высоки ставки в этой игре. «Более всего задело и огорчило людей набожных и чистых душой, — писал он Спала-тину, — не учение Лютера, а папская булла, своей грубостью слишком не соответствующая той кротости, которую должен бы показать наместник Иисуса Христа на земле... Создается впечатление, что папу больше заботит защита собственного достоинства, нежели Христовой славы». Он также постарался принизить важность оценки, вынесенной Лютеру университетскими светилами, подчеркивая, что никто из них так и не доказал, что взгляды августинца ошибочны.
Письмо ушло к адресату, и тут Эразм всполошился. Он хорошо знал Спалатина, знал, как ловко умеет тот обделывать дела. Страшно подумать, какую выгоду извлечет он из его послания! Он потребовал, чтобы письмо ему немедленно вернули. Увы, слишком поздно! Письмо уже отправили в печатню. Именно к этому времени относится знаменитая фраза Эразма, высказанная им в ответ на вопрос о его отношении к осуждению Лютера Церковью: «Лютер совершил две непростительные ошибки: он замахнулся на папскую тиару и ткнул в брюхо монахов». Тогда же он делился с Ме-ланхтоном: «Я поддерживаю Лютера настолько, насколько это возможно, но все его сторонники, то есть почти все порядочные люди искренне сожалеют, что он не проявил в своих сочинениях большей осторожности и умеренности. Теперь уже слишком поздно: дело зашло так далеко, что раскол кажется неизбежным». Иными словами, он по-прежнему осуждал Лютера лишь за «стилистические» огрехи, объясняя его опалу слишком буйным темпераментом одной стороны и болезненной обидчивостью другой. Он все еще верил, что примирение возможно, и в соавторстве с Иоганном Фабером опубликовал анонимную записку с требованием созвать собор для «спасения достоинства верховного иерарха и сохранения мира внутри католичества».
В 1521 году в отношении Эразма к Лютеру произошел перелом, обрушивший последние надежды Реформатора на взаимопонимание с Гуманистом. Откровенно мятежный дух и все более резкие нападки на Рим, которые позволял себе Лютер, заставили Эразма всерьез усомниться в возможности мирного разрешения конфликта. Единство Церкви оказалось под угрозой, тогда как одна лишь мысль о расколе, к которому толкали немцы, наполняла его сердце ужасом. К тому же и до одного, и до другого постоянно доходили в пересказе доброхотов всякие ядовитые словечки и реплики, якобы произнесенные Лютером об Эразме и Эразмом о Лютере, что еще больше осложнило их взаимоотношения.
Так, Лютеру стало известно, что Эразм в частной переписке позволил себе подвергнуть сомнению его правоту. Лучшая оборона — нападение, и Лютер возмущенно пишет: «Эразм лжет, когда утверждает, что он мне друг. Экк хотя бы не скрывает, что воюет против меня... Ненавижу увертки и коварство этого человека». Или: «Бегемот (таким прозвищем он наградил Эразма. — И. Г.) далек от благодати; он больше озабочен тем, как достичь покоя, а о кресте думает меньше всего». С другой стороны, гуманист, недавно поселившийся в Базеле, постоянно слышал в свой адрес упреки в том, что питает непростительную слабость к Реформатору. Ему пришлось даже выступить в печати с самооправданием. «Кто из нас, — вопрошал он, — не склонился поначалу на сторону Лютера? Ведь и в самом деле имели место такие нарушения, терпеть которые было уже нельзя. Роковая любовь толкнула его к простоте древнего и святого богословия. И любые вопли, буллы, запреты и обвинения бессильны вырвать эту любовь из сердца верного христианина».
В 1522 году Эразм с горечью признал, что разрыв неизбежен. Своими мыслями по этому поводу он поделился с духовником Карла V Педро Руисом де ла Мотой: «Если шут вызвался плясать, а сам косолапит, то над ним только посмеются. Мы тоже не сумели понравиться, и что же? Нас уже именуют еретиками. Только ведь я меньше всего стремился нравиться, я хотел принести пользу. И когда это уже начало у меня получаться, случилась трагедия с новым Евангелием. Поначалу это учение встретило почти поголовное одобрение и многими воспринималось как чудо, но потом сами сектанты наломали таких дров, что началось какое-то безумие... Что до меня, то я никогда не понимал бунтарской правды, и еще меньше склонен благоволить ереси».
Итак, Эразм наконец отказался видеть в возникшей проблеме только психологические корни и обратился к ее богословской подоплеке. Лютер не потому бунтарь, что природа наделила его взрывным характером, а потому, что его доктрина противоречит христианской вере. Эразм приходит к важному для себя выводу: «Ни жизнь, ни смерть никогда не разлучат меня с католической Церковью». Вот когда виттенбергские богословы обрушили на своего бывшего попутчика град ударов, соответствующий глубине постигшего их разочарования. Как писал Эразм, они засыпали его «публичными оскорблениями и воинственными памфлетами».
На сей раз борьба сместилась в сферу противостояния между лютеранством и христианским гуманизмом. Теперь уже Эразм дал себе труд внимательно изучить доктрину своего противника, хотя до сих пор, озабоченный сохранением мира, не слишком вдавался в тонкости лютеранства. Начав читать (напомним, что шел 1523 год), он обнаружил в новом учении массу «парадоксов и загадок». Особенно его поразил совершенно бездоказательный, на его взгляд, тезис о «греховности всех человеческих деяний, включая деяния святых», а также тезис о невозможности свободного выбора. По последнему пункту впоследствии развернулась особенно ожесточенная дискуссия. В то же самое время он вслед за многими другими понял, что глубоко заблуждался относительно побудительных мотивов и целей лютеранского движения, которые не имели ничего общего с моральным обновлением Церкви. В своем письме к декану капитула в Турне он горько сетовал на проповедников нового Евангелия: «Одни из них видят в нем только удобный способ удовлетворения своих безумных страстей и плотских желаний, а кое-кто и явно зарится на церковное добро; другие охотно пользуются им как предлогом для разбазаривания собственного имущества в пьяных дебошах, надеясь затем восполнить утраты с помощью грабежей и вымогательства».
До Лютера дошел слух, что базельский мыслитель готовит серьезную книгу с критикой его тезисов. Меру опасности он осознал сразу и, испуганный, 20 июня 1523 года отправил Эразму пространное письмо, которое несмотря на высокомерно-снисходительный тон не могло скрыть тревоги писавшего. «Не хочу упрекать вас, — начал он и тут же перешел к упрекам, — но ваши книги, напечатанные с целью снискать себе милость со стороны наших врагов или отвлечь от себя их гнев, причинили нам немало неприятностей. Очевидно, Господь не одарил вас достаточной силой и мужеством, чтобы принять от этих чудищ открытый бой. Что ж, мы не станем требовать от вас того, что превосходит ваши возможности...»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
