Между тем оба вышли из одного и того же религиозного братства, мало того, оба в конце концов решились на нарушение монастырской традиции. Дезидерий Эразм, незаконнорожденный сын священника, родился в Роттердаме в 1466 году и в возрасте 21 года поступил в августинский монастырь строгого устава в Стейне. Призвания к монашеской жизни он не ощущал никакого, однако из-за своего незаконного происхождения не мог рассчитывать на приличную карьеру в миру. Впрочем, к своему вынужденному монашеству он сумел отнестись философски и нашел в стенах обители «приют, удаленный от мирских забот и суеты, в котором возможна достойная жизнь, целиком посвященная вещам духовным». В 1492 году он был рукоположен в сан и получил назначение секретарем к епископу Камбрейскому. В 1495 году, когда у епископа отпала надобность в его услугах, он позволил Эразму последовать зову сердца и отпустил его учиться. Эразм избрал богословский факультет Сорбонны.
Следующий этап представляется нам чрезвычайно важным в жизни Эразма, потому что он во многом определил особенности его научной карьеры в сравнении с карьерой его современников-гуманистов. Большинство из них, подстегиваемые интересом к литературе, начинали учебу очень рано, так что еще не достигнув зрелого возраста, уже успевали заслужить репутацию ученых мужей. Эта тенденция сохранялась на протяжении всего XV века, и заслуга молодых ученых тем выше, что почти все они были самоучками. Что касается Эразма, то он открыл для себя древних авторов достаточно поздно, а читал их большей частью урывками. С творчеством Блаженного Августина он впервые познакомился почти 30-летним человеком и испытал своего рода потрясение. Греческий язык он начал изучать в 37 лет, степень доктора богословия получил в 40. Он переезжал из города в город, учился у самых разных наставников, объездил практически всю Европу, бережно накапливая знания и меньше всего думая о личной славе, чтобы к 50 годам превратиться в светило западной мысли.
Его религиозная эволюция шла в направлении, обратном тому, что определило путь Лютера. Поступив в монастырь по необходимости, а не по призванию, он и не старался ревностно исполнять требования монашеского устава, а вместо этого попытался отнестись к своим собратьям с долей юмора. Не принимая активного участия в жизни общины, он больше интересовался сочинениями Святых Отцов, чем молитвами; получив в 26 лет сан священника, никогда не служил мессу. Вместе с тем, уважая право Церкви судить о материях, в которых сам он разбирался слабо, он сохранял лояльность по отношению к Риму, пока не получил право, не нарушая взятых на себя обетов, вести приемлемый для себя образ жизни, свободный от строгой монастырской дисциплины. Вспомним, что в 1510 году о том же мечтал и Лютер, и предположим, что, прояви он больше настойчивости, наверное, и он мог бы добиться того же. В 1517 году, когда доктор Лютер, все еще не расставшийся с клобуком августинца, вывешивал свои поджигательские тезисы, прозвучавшие сигналом к войне с Церковью, Эразм как раз получил от церковных властей окончательное признание, освободившее его от всякой цензуры. Свидетель, очевидец и живой пример многочисленных нарушений канонических правил, распространившихся в монастырских и церковных кругах, он откровенно критиковал все эти недостатки, с остроумием высмеивая порочность монахов и епископов, нелепость суждений авторов-схоластов и посредственный уровень изучения Библии.
Он действительно сыграл роль предтечи Реформации, и первые же ученики Лютера не преминули воспользоваться его авторитетом, понимая, что одно имя Эразма способно существенно расширить их аудиторию. Позже, когда Лютер перешел к открытому противостоянию Церкви, когда над ним нависла угроза отлучения, когда его сторонники повели настоящий бой против папизма, требуя отмены священничества, закрытия монастырей и проповедуя свободу нравов, Эразм словно бы пробудился. Чем больше ударов сыпалось на Мать-Церковь, тем яснее становилось ему ее достоинство; чем яростнее лютеране уродовали ее лик, тем прекраснее он ему казался; чем ближе делалась угроза раскола, тем дороже представлялась ему ее целостность. И тогда Эразм встал на защиту Церкви, вступив в бой с реформаторами, — к великому недоумению тех, кто успел зачислить его в союзники.
В 1515 году, после того как Эразм оказал решительную поддержку специалисту по древнееврейскому языку Рейхлину в его споре с кельнскими доминиканцами («темными людьми»), ближайшие сподвижники Лютера — Спалатин, Ионас, Ланг, Меланхтон — поспешили воскурить ему фимиам. Сам Лютер, однако, еще не определил своего отношения к философу. Оставаясь внешне дипломатично почтительным, внутренне он ему все-таки не доверял. В 1516 году в кругу единомышленников он позволил себе обвинить
Эразма в «полупелагианстве» (читай: в стремлении больше полагаться на человеческую волю, чем на Божью благодать) и отходе от учения Блаженного Августина. В 1517 году он уже писал Лангу: «Читаю нашего Эразма, и он нравится мне все меньше и меньше».
Эразм безусловно одобрил начатую Лютером кампанию против торговли индульгенциями и все сочинения последнего, выпущенные в рамках разгоревшегося спора, возражая лишь против излишне грубой формы. «Лютер, — писал он Ионасу в 1518 году, — преподал прекрасный урок. Вот только выразиться ему следовало бы мягче. Тогда у него появилось бы еще больше защитников и сторонников, а сама религия от этого только выиграла бы. Я считал бы непростительным отказать ему в поддержке столь праведного дела... Я не берусь судить о его учении, но для меня бесспорно одно: то, что сделал Лютер до сих пор, заслуживает благодарности гуманистов». В письме к кардиналу Вольсею он добавлял: «Немалая заслуга Лютера в том, что жизнь его совершенно безупречна и не дает врагам ни малейшего повода для критики... Я не сразу воздал ему должное уважение, опасаясь, как бы склоки, к которым наука должна оставаться равнодушной, не сыграли для него своей роковой роли».
Итак, мы видим, что Эразм, этот живущий в миру монах (покинувший монастырь, отметим, во имя благородной любви к науке), придававший огромное значение нравственной реформе Церкви, прежде всего оценил в Лютере человека, не побоявшегося поднять голос протеста против недостойного поведения духовенства. Правда, его слегка передергивало от методов, которыми пользовался Реформатор, но он решил не акцентировать на этом внимания в надежде, что общий результат перекроет недостатки. Что касается богословия, то он предпочел (он, доктор и ученый!) не вдаваться слишком глубоко в теологические дебри. Этот факт, конечно, немало говорит нам о ценности университетских дипломов того времени. Спустя еще некоторое время гуманист, публикуя своего «Светония», посвятил его курфюрсту Саксонскому с пожеланием оградить августинца «от людской злобы».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
