оказалось очень эффективным, уничтожая и прямых, и потенциальных противников восставших. Конкретное применение террора к пленным, аборигенному населению, интеллигенции, священникам, а также массовое истребление в ряде эпизодов городского населения будет дополнительно рассмотрено в следующих главах.
Глава 14
УНИЧТОЖЕНИЕ ПЛЕННЫХ
Отдельная страница экзекуций Гражданской войны – массовые и зачастую откровенно садистские казни как пленных и сторонников белых правительств, так и просто заложников, практиковавшиеся и красноармейцами, и партизанами. В среде рядовых красноармейцев уничтожение захваченного врага считалось делом геройским. В перечне замечательных лидерских качеств командира Стальной дивизии Д. П. Жлобы, по мнению его однополчан, было и такое: «Сколько он сам лично расстреливал с маузера белых офицеров после допроса и агитации „за [что] Вы деретесь, мерзавцы“…» Командир бригады Ф. И. Шевалко в автобиографии писал, обращаясь к Жлобе: «Под местечком Бурлук после ожесточенного боя без Вашего разрешения много было расстреляно – более 50 чел[овек] белых и зеленых, за что [я] имел выговор по бригаде и лично от Вас хороший удар Вашей резиной и название гада»[1816]. Комиссар дивизии Д. А. Фурманов вспоминал: «Мне говорили жестокие и решительные люди, Чапаев, Зубарев, что они робко приступали первый раз к этой ужасной практике, но, совершив раз, – дальше не страдали и приводили легко в исполнение самые крутые свои решения. Когда я отдал распоряжение [казнить пленного] – я весь дрожал»[1817].
Захваченных белых часто прямо на месте рубили шашками, пристреливали или закалывали штыками, принципиально уничтожая раненых и не брезгуя самыми страшными издевательствами. Красный командир, отличившийся на Дону и Северном Кавказе, спокойно вспоминал, как его бойцы в одном из госпиталей «порубили» раненых белогвардейцев, а также «рубили как капусту» попадавших в плен калмыков[1818]. Когда на юге Украины красные части стали из мести расстреливать военнопленных, даже коммунистические власти запротестовали, поскольку среди уничтожаемых были не столько классовые враги, сколько силой мобилизованные бедняки из рабочих и крестьян[1819]. Будёновцы в 1920 году, как отмечал К. Е. Ворошилов, часто прямо на месте рубили пленных польских военнослужащих[1820]. Заместитель завполитотделом 1‐й Конной А. М. Бодров сообщал: «Раздевание и расстрел пленных укрепляют разложившегося и готового сдаться противника, затягивают ликвидацию Кавфронта. Во всем участвует низший комсостав, лучшая часть комсостава бессильна»[1821].
Исаак Бабель, описывая в дневнике эпизоды советско-польской войны, в августе 1920 года ужасался жестокости как комсостава, происходившего из бывших партизан, так и рядовых будёновцев: «Побоище. Ездим с военкомом по линии, умоляем не рубить пленных, [комдив И. Р.] Апанасенко умывает руки. [Я. В.] Шеко обмолвился – рубить, это сыграло ужасную роль. Я не смотрел на лица, прикалывали, пристреливали, трупы покрыты телами, одного раздевают, другого пристреливают, стоны, крики, хрипы… <…> Ад. Как мы несем свободу, ужасно. …Апанасенко – не трать патронов, зарежь. Апанасенко говорит всегда – [мед]сестру зарезать, поляков зарезать»[1822].
Война на северо-востоке не отличалась своими обычаями от той, что шла на юго-западе. В декабре 1918 года под Пермью 16 разведчиков подпоручика В. П. Григорьева, попав в окружение пяти красных эскадронов отряда Н. Д. Каширина, бились до последнего патрона, после чего были зверски изрублены: на месте расправы отдельно лежали руки, ноги и головы белых[1823]. Советский автор признавал, что отступавшие колчаковские формирования сопротивлялись и контратаковали по причине «животного страха солдат противника, которые еще верили всевозможным провокационным слухам о жестокой расправе красных с колчаковцами»[1824]. Характерно, что, когда в январе 1920 года в Иркутск вошли части Н. А. Каландаришвили и Д. Е. Зверева, ревком «интернировал в тюрьму основную массу колчаковского офицерства и юнкеров и в ряде воззваний предупредил оставшихся, что малейшая попытка к контрреволюционному восстанию повлечет за собой их беспощадное уничтожение»[1825].
Известная специфика любых партизанских отрядов заключается в том, что для них пленные являются большой обузой. Осенью 1919 года Нестор Махно руководил жестокими казнями пленных офицеров и, по информации жителей города Александровска (ныне – Запорожье), лично расстрелял до 80 человек[1826]. Сибирские партизаны не стеснялись рассказывать о том, как они топили белых в реках «целыми ротами», убивали их «гуртом», а для ликвидации паники и восстановления порядка рубили головы своим же товарищам-беглецам[1827]. Появился даже термин «расправиться по-партизански» (как ранее среди красногвардейцев Сибири ходило выражение «расправиться по-мадьярски»). В январе 1919 года в ходе подавления крестьянского восстания в селе Юрла и других деревнях Чердынского уезда Пермской губернии красногвардейский отряд Моисеева захватил «…10 подвод бежавших из Юрлы. С пленными рассчитались по[-]партизански: отобрали оружие, лошадей, а людей уничтожили»[1828].
Зауральские повстанцы обычно на месте расправлялись с теми пленниками, кого считали абсолютно негодными для пополнения своих отрядов: с казаками, интервентами, офицерами, добровольцами, дружинниками. Новобранцев нередко отпускали, принимали в свои ряды, особенно в Забайкалье, но могли и в полном составе уничтожать: в марте 1919 года 22 лыжника из восточносибирских партизан Степана Петрова устроили засаду отряду белых новобранцев из 120 человек, двигавшемуся из Тайшета в Шиткино, и хладнокровно перебили, не оставив в живых никого[1829].
Особенно беспощадны повстанцы были к интервентам. Так, в отношении японцев действовало правило уничтожать их на месте – и как захватчиков, и как стойких солдат, часто дерущихся до последнего патрона. Забайкальский партизан писал, что в отношении плененных японцев «приказ был – расстреливать на месте!»[1830]. Один из руководителей приморских партизан вспоминал: «В этой борьбе нет пленных. <…> Когда враг (японец. – А. Т.) попадает в наши руки, мы расстреливаем, не давая себе труда дослушать, о чем бормочут на непонятном языке эти сведенные судорогой страха губы»[1831]. В официальной документации партизан Приморья летом 1922 года японцев именовали просто «желтыми», а приморские власти – «желто-белыми»[1832].
Шовинизм партизан и подпольщиков хорошо виден и по их мемуарам, в которых фигурируют где «узкоглазые японцы», а где и «сопливые макаки»[1833]. Именовал японцев «макаками» в своих официальных распоряжениях и знаменитый Я. И. Тряпицын[1834]. А эсер-максималист И. И. Жуковский-Жук, желая похвалить, высказался немногим лучше. При описании казни 16 «амурских комиссаров» в Благовещенске 26 марта 1919 года он пафосно восклицал, отмечая сочувствие японца-конвоира, не сдержавшего слез при виде обреченных людей: «Милый, добрый японец! В твоей темной душе дикаря нашлось чувство человека, чуткого к страданию…»[1835] Один из видных партизан Канского уезда Ходя вспоминал про «стычки с черномазыми румынетками»[1836]. Еще более популярный Н. В. Дворянов в 1923 году упоминал разгром красных на станции Зима Иркутской
