разоблачить ее неверность. В тот раз он облачился в голубой камзол и взял с собой единственного слугу, который следовал за ним на некотором отдалении. Но едва достиг он середины моста, как его окружила компания развеселых мужланов, подступивших к нему с громкими возгласами. Это были честные горожане, которые изрядно подвыпили, желая забыть свою бедность и разжечь в себе смелость для множества глупейших затей. Так, например, один из них утверждал, что способен по внешности любого человека определить род его занятий; и вся компания остановилась теперь на мосту, наблюдая прохожих. Они поспорили на пару луидоров[199], и граф оказался первым, кто обратил на себя их внимание.
Тот, кто собирался отгадывать, подошел в большом смущении. Несмотря на простое платье графа, детина понял по изящному сложению и походке, что перед ним уж никак не мастеровой. Помимо этого черты моего друга были тонки и цвет лица чрезвычайно нежен. Несколько мгновений верзила стоял напротив неподвижно, скрестив руки и пристально глядя прямо в лицо графу, которому сие явление показалось слишком необычным. Мой друг не сумел удержаться от смеха, что придало безумцу еще больше мужества. Он повернулся к своим приятелям, подтрунивавшим над его нерешительностью, и крикнул им:
— Черт меня подери, если я угадаю его ремесло, но ставлю луидор, что это рогач!
Шутка вызвала среди его товарищей веселое ржание, и поскольку исход пари зависел от того, подтвердит ли догадку предмет спора, все приступили с диким весельем к бедному графу, заставляя его признаться, что он и в самом деле рогач. Не имея при себе шпаги, вооруженный всего лишь легкой тростью, граф рисковал быть растерзанным; он оборонялся мужественно, но, если бы не подоспевшие на помощь солдаты, которые были привлечены шумом, навряд ли он бы сумел достойно выпутаться из этого происшествия.
Сие приключение завершилось удачно, однако граф, обдумав его, заподозрил, что выходка подвыпивших горожан доказывает неверность его возлюбленной; ему возомнилось, что весь город оповещен уже о его рогачестве. Его горячий темперамент дал внезапную вспышку, он ускорил шаг по направлению к дому актрисы, ворвался вне себя к ней и забросал бедную, дрожащую от страха девушку горчайшими упреками в неверности. Но она быстро овладела собой и после того, как попытки смягчить его при помощи слез и просьб не удались, спросила наконец совершенно холодно, должна ли она позвонить и вызвать своих людей, или он сам, без провожатых, покинет ее дом, чтобы никогда уже более не возвращаться. На следующий же день появилась она на публике под руку с бароном фон Х** как со своим официальным любовником.
Сия история живо вспомнилась графу, и, увидев в усмешке барона намек на нее, он подошел к нему и шепнул на ухо:
— Господин барон, позвольте вас спросить, эта шутка случилась не без вашего участия?
Тот ничего не ответил, но склонил голову, улыбаясь, и сказал по-немецки:
— Милостивый государь, если вы желаете, я готов объясниться.
Однако было неуместно продолжать разговор в присутствии многих, и граф, сделав вид, что удовлетворен ответом, отошел от барона. Но вне всяких сомнений, он что-то замыслил.
Тем не менее Каролина старалась загладить перед нами свое упрямство. Она явила нам весь свой одухотворенный темперамент с обворожительным настроением, естественностью и утонченностью. Она хотела лично утешить графа и сказала ему с улыбкой, что утром попытается играть с ним в карты, но он был настолько не в духе, что слова ее не произвели на него ни малейшего впечатления. Я же, напротив, блаженствовал подле нее по-королевски и собирал все мои познания, стараясь показаться ей интересным, не переставая быть понятным. Граф так и просидел до конца в угрюмой мечтательности, из которой он порой пробуждался лишь на краткие мгновения.
Наконец подоспело время ужина. Разговор зашел о Гибралтаре, об осаде крепости[200], многие пожелали слышать подробности, и все повернулись к графу. Тот изысканно и скромно отклонил всеобщие просьбы и обратился к барону фон Х**, который якобы тоже мог предъявить много доказательств своего мужества и находчивости. Барон фон Х**, который отнюдь не жаждал, чтобы весь свет знал о действительном положении дел, принял предложение графа как дешевую дань своим заслугам с благородной усмешкой и принялся рассказывать.
Удивительно, с какой изобретательностью этот человек сочинял свои многочисленные приключения; не было ни одного сражения, в котором он не играл бы решающей роли, он заставил все общество содрогаться от опасностей, пережитых им, и лишь из-за присутствующих дам удержался от перечисления также своих подвигов, совершенных по отношению к прекрасному полу. Я был уверен, что под конец он и сам поверил в свои небылицы, столь мало внимания обращал он на скрытые усмешки слушателей. Он долго бы еще предавался самозабвенным воспоминаниям, если бы граф не прервал его очередное длинное повествование об опаснейшем приключении, спросив:
— И тут вы проснулись?
Приглушенный, однако довольно примечательный шум за столом, последовавший за репликой графа, заставил рассказчика очнуться, и примерно полминуты он молчал, багровый от стыда и гнева.
В ярости он хотел было наброситься на графа, но тот перебил его с невиннейшей миной, обернулся к обществу и попросил позволения поведать еще одну историю из тех времен. Все мы выразили ему одобрение, но лишь немногие подозревали, что за этим воспоследует. Граф принялся рассказывать, многозначительно поглядывая на барона; тот порывался заговорить, но недовольные возгласы гостей, которым был понятен смысл намеков, заставили его умолкнуть. Итак, граф продолжал:
— Когда мы только что возвратились с Гибралтара, большинство из тех, кто ожидал от экспедиции каких-либо почестей или выгод, потеряли всякую охоту к новым попыткам. Трое моих друзей и я, распрощавшись с Гибралтаром, намеревались как можно дальше забраться в сельскую глушь, чтобы отдохнуть от бранных трудов, но прежде мы хотели посетить одного из моих ближайших друзей, который женился недавно на некой знатной и богатой испанке. Поездка была весьма приятной, как это обычно и случается, когда путешествуешь по Испании. Двое моих товарищей, сходные со мной темпераментом, находились в столь же прекрасном настроении, не упуская ни одной возможности поразвлечься, и если таковой не находилось, то ложь и россказни нашего четвертого спутника заставляли нас забыть и о неудобствах пути, и о скудости постоялых дворов.
Дон Антонио, назовем его так, — один из примечательнейших людей, которых только когда-либо производила природа; человек неглупый и с немалым жизненным опытом, он, однако, был необычайно странен. Несмотря на то что мы присутствовали с ним вместе при всех обстоятельствах и наблюдали все
