«Кого-то ты должен любить…»
Перевод М. Кудинова
Кого-то ты должен любить,хотя бы траву или реку,дерево или камень.Кому-то на плечи ты должен руку свою положить,чтоб насытилась близостью этой рука.Кому-то ты должен отдатьоблака свои белые,птиц беспокойных мечты,птиц бессилия, полных тревоги.(Ведь где-то есть и для нихгнезда покоя и нежности!) Должен,ты должен кого-то любить,хотя бы траву или реку,дерево или камень.Потому что деревья и травыоб одиночестве знают(остановившись на миг,шаги удаляются дальше и дальше),о жалости знает река(над своей глубиною склонившись),а камень знает о боли(когда на безмолвное сердце еготяжело наступает нога).Кого-то ты должен любить!Кого-то ты должен любить!И с кем-то ты должен рядом идти,всегда только рядом.Камни, травы, деревья, река —молчаливые спутники всех чудаков одиноких,молчаливые добрые спутники,что говорят лишь тогда,когда умолкают люди.
Лойзе Кракар
{132}
«Я в трансагентствах задаю вопрос…»
Перевод А. Кушнера
Я в трансагентствах задаю вопрос,когда же во Вселенную отчалитпервый корабль?Должны мы все, кто в это верит, чащев служебные стучаться кабинеты,чтоб, час отхода выяснив,просунуть контрабандой меж мотковколючей проволоки, пороха, товаров —пшеницы семена,и певчих птиц,и несколько поэтов.
Поэзия
Перевод А. Кушнера
А вечером растрепанное телоя привожу в порядок,латаю мыслей порванную сетьи отправляюсь с нею на охоту,как в море, в ночь.Мне удается выловить звезду,набить суму чешуйчатыми снамии возвратиться на берег счастливым.Я счастлив и тогда, когда встречаюна острове каком-нибудь безлюдномбогиню под руку с поэтом,слеп, как сверчок, он для нее поетО море ночи — ты моя земля,я по тебе ступаю, как по суше,и ты — мой день, так ясно на душе!Никто ничем вокруг не угрожает.Я погружаюсь, словно жабрами дыша,и кораблей потопленных касаюсь,приветствуя блуждающих матросов —таких же, как и я, скитальцев вечных,и раковину с жемчугом ищусредь пучеглазых рыб.Мне раковина с жемчугом нужна,мне, и поэту, и его подруге,его Венере. В лопнувшие сети,что тяжести не выдержала дня,чешуйчатые сны ловлю весь вечер,всю ночь, чтоб не сойти с ума.
Рай
Перевод Ю. Левитанского
Мир начинался при сотвореньебольшим одиночеством человека.В каменном этом, скучном раюзмеи шипели и волны шипели,и оставалась от этого послев сердце зеленая рана тоски…После явилась Она.Словно львица,рану она языком зализала,тесно прижалась к немуи сказала,тайну ему величайшую выдав:— Вот я, — сказала, — смотри, я твоя!— Вот я, я твой! — он ответил.—О боже,как повторяется это!Мы тожерядом сидим все на той же скале,и говорим мы, наверно, похоже —шепчем все те же молитвы влюбленных,вновь открываясь ветрам и волнам,что, приближаясь по берегу к нам,наши сердца обнаженные лижут…Ну, а когда она снова уйдет,так же внезапно, как прежде явилась,вновь мне останется каменный райи одиночество человека,век обреченного плыть на скалек дальнему берегу, следом за нею,следом за нею, за той, что ушла.
Пепел на звездах
Перевод Б. Слуцкого
Воспоминанье, скрючившись, приходитк юности,на ее могилу.Эта могила — на большом кладбище,где немые колоколабеспрерывно звонят по мертвымс безмолвных сторожевых башен.В могилепокоится закованная в цепи юность.Над нею —плакучие, как ивы,куски ржавой проволокисвисают с бетонных столбов,как обезумевшей колдуньи космы.У могилы,подобная молящейся старухе,сидит любовь, нелюбленная, первая.Что ж, если вы вдвоем сюда пришли,молитесь тоже вместе —ты, скрюченное воспоминанье,и ты, так и не ставшая невестой.Молитесь грубыми, святыми словами проклятийза тех, чей пепел покоится на звездах.Молитесь, чтобы люди,когда придет любовь,любили не откладывая,чтобы огонь больше не жег посевови больше никогда не приходиливы, скрюченные, словно старики,искать свои могилыи просить за тех,чей пепел там, на звездах.
Освенцим
Перевод Б. Слуцкого
Самое страшное, что люди сами
уготовили людям такой удел.
До смерти, наверно, смерть устала,но библейский ад — осуществила.Ремеслом здесь преступленье стало,миллионы в прах передробило.А теперь здесь лишь трава, и ветер,и земля. А бесконечность небазажигает звезды каждый вечернад могилой этих миллионов.
Здесь кишело бесконечно многоголого беспрозванного люда.В новый мир кровавую дорогувышли строить именно отсюда.Тот землянин, что придет увидетькратеры погаснувшего ада,пусть представит страха пирамиды,бога нового златые храмы.А поэт бесхитростный прославити убийство, и убийц привычно.Старое вранье историк вставитв новую историю цинично.А про миллионы, что погибли,над которыми до сей поры проклятье,знают лишь глухонемые вихрии земли проклятое молчанье.Здесь, на величайшем погребенье,я кляну истории уроки.Научили страху, преступленьючеловекабоги и пророки.Проклинаю храмы, пирамиды,старую неправду о величье,кровь кляну, пожары и обиды,что назвали нагло просвещеньем.
Ложь все то, что эпосом считают.Лживы Цезари любого рода.Правда — здесь. Но пусть не засчитают,не поставят в счет людскому роду.Нету выше правды и величьятех, что здесь я осознал и понял, —страшного Освенцима обличьяи сознанья этого позора.
В Бухенвальде 1960
Перевод Б. Слуцкого
По моим кровавым следамбредут любознательные туристыи фотографируют погасшие печи,где сжигали моих братьев.
На землях ужаса и смерти,на землях, где человек был опозорен,откуда даже птицы улетели,сейчас устроили идиллию,площадку для сентиментальных воспоминаний,с экскурсоводами, проспектамии весьма назидательной выставкой преступлений.Нам, как мышам, прививали чуму,нам стреляли в сердце,сдирали заживо кожу,отрубали члены и головы,чтобы сегодняпо этим препарированным головам,по этим переплетенным в человеческую кожу книгам,по этим мешкам с волосами задушенных девушекземлянин мог узнать свою точную цену.
Моя кровь жива, как и прежде, —каждая пролитая здесь капляжива… Как живыпозабытые в траве мины,покуда они не вспыхнутпод незванымии не крикнутв уши небаогненные слова:раз нет наказания и нет преступления,пусть сгинет все,носящее имя человека. Пусть сгинетрод, желающий достичь небес,покорить все крутизны Вселенной,если он до сих пор не заплатилвсе свои земные долги.
«Колумб уплывает…»
