Джонс, видимо, временно делегировал свои полномочия Халиду и, отколовшись от основной группы, сел рядом с Зулой.
– Я давно собирался сказать тебе, что ты находишься среди людей, которые могут побить девушку камнями за недолжное поведение. – Он кивнул в сторону Халида и его помощников; те разбирали и заново упаковывали вещи, взятые на борт. – Впрочем, ты, наверное, уже и сама догадалась. – Джонс весело взглянул на Зулу. – Потом я вспомнил кое-что про Халида. Знаешь, кто из них он?
– Тот, который сейчас смотрит в мою сторону?
Джонс обернулся.
– Да. Так вот, когда Халид сражался с крестоносцами в Афганистане…
– Это кто? Рыцари с красными крестами на щитах?
– В данном случае – американцы, – сказал Джонс. – Так вот, Халида и его людей на время оттеснили из одного района, и некоторое время там хозяйничали американцы. Вводили свои порядки. В частности, открыли школу для девочек.
– Попробую угадать. Халиду это не понравилось?
– Очень сильно. Однако он ничего поделать не мог, просто наблюдал с гор и ждал своего часа. Конечно, ничто не мешало ему и его товарищам изредка проникать в город с целью разведки. Они – тебе это понравится – надевали бурки, чтобы их принимали за женщин. Так вот, у Халида было много других забот, кроме школы для девочек, но он находил время и для нее. Два человека на мотоцикле, один рулит, у другого пульверизатор с кислотой. Ждешь, когда на улице появятся девочки, идущие в школу, проезжаешь мимо, прицеливаешься им в лицо – и пшик-пшик! – Джонс изобразил, нацелив воображаемый пульверизатор в лицо Зуле, и она еле сдержалась, чтобы не отпрянуть. – Некоторые пугались и больше в школу не ходили. А после газовой атаки учениц вообще почти не осталось. Но училка была упрямая. Несгибаемая. Ты только мечтаешь такой быть, Зула. Так что с помощью американцев школа все-таки продолжала работать, как Халид ни старался. Потом американцы, по обыкновению, решили, что дело сделано и хватит уже подставлять своих ребят под пули местных снайперов. Они сказали, что обстановка стабилизировалась, и ушли из города. Знаешь, что сделал тогда Халид?
– Судя по тому, как ты это рассказываешь, я, видимо, должна догадаться, что он закрыл школу для девочек, а учительницу приказал побить камнями.
– Тут особенно интересно то, что он сделал с ней до того, как ее побили камнями, – сказал Джонс.
– Так что?
– Изнасиловал.
– Так ты к этому и клонил? Что он вовсе не такой правоверный мусульманин, каким хочет казаться?
– Напротив. Тут, впрочем, есть одна богословская тонкость, в которой мы с ним расходимся.
– Ты хочешь сказать, для его поступка есть богословское оправдание?
– Вернее, богословский мотив, – поправил Джонс. – Понимаешь, изнасиловав учителку, он сделал ее распутницей. А тебе известно, что бывает с распутницей, которую побили камнями? На том свете?
– Она попадает в ад? – Зула старалась говорить как можно спокойнее, но голос ее все-таки дрогнул.
– Вот именно. Так что Халид не просто убил учителку. Он обрек ее…
– Мне известно, что значит «ад».
– Я пытаюсь объяснить тебе, как опасны такие люди, как Халид.
– Я догадывалась.
– Может, и догадывалась, а теперь знаешь точно. И это знание будет направлять твои действия.
– Направлять или сдерживать?
– Это чисто западное различие. Давай к делу. Они видели то, что хотели, – твою истерику. Отлично сыграно. На мой взгляд, из-за явного притворства получилось даже убедительнее.
– Спасибо.
– Мне же, человеку западному, нужно нечто более интеллектуальное.
– А именно?
– Ислам, – сказал он. – Покорность.
– Ты хочешь, чтобы я покорилась.
– Твои сегодняшние выкрутасы в подвале, когда ты отправила Соколова не в ту квартиру, дорого мне обошлись.
– Как, по-твоему, я себя теперь чувствую?
– Не так плохо, как заслужила.
Он напомнил ей дальних родственников, приезжавших на общий сбор словно только для того, чтобы постоянно внушать маленьким детям, какие они плохие и как им должно быть стыдно. По счастью, дядя Джон и дядя Ричард не давали им развернуться.
Впрочем, здесь дяди Джона и дяди Ричарда не было.
Зула уже начала от этого уставать.
– Я покоряюсь, – сказала она.
– Больше никакого геройства?
– Никакого геройства.
– Никаких хитроумных планов?
– Никаких хитроумных планов.
– Полное и безусловное послушание?
Это было труднее, но совсем не так уж трудно, если вспомнить про Юйсю и ведро.
– Полное. И безусловное. Послушание.
– Вот так-то лучше.
* * *
Когда Юйсю перевернули вверх ногами, она больше всего испугалась не ведра с водой (что-то ей подсказывало: это все не более чем спектакль), а того, что мобильник выскользнет из сапога.
Она удивлялась: они кино-то смотрят? Потому что в кино пленников всегда тщательно обыскивают. Однако никто не обыскал Цянь Юйсю. Может, потому что они исламисты, а значит, не могут прикасаться к женщине. А может, потому что женщина в их глазах не представляет угрозы. Или просто потому, что на ней плотно прилегающие джинсы и обтягивающая футболка, под которыми ничего не спрячешь. Так или иначе, ее просто отвели в каюту и приковали наручником к ножке стола. Каюта служила команде и камбузом, и столовой; за тем столом, к которому приковали Юйсю, ели и пили чай. Она ни на минуту не оставалась одна, поэтому телефон вынимать не решалась. Время от времени он вибрировал у щиколотки, сообщая, что ей, или, вернее, Марлону, пришла очередная эсэмэска. Будь здесь тише, стоило бы испугаться, что кто-нибудь услышит вибрацию, но за грохотом двигателей, плеском волн, звоном посуды и треском из репродуктора такой тихий звук был неразличим. Зулу отвели куда-то еще, видимо, в отдельную каюту, и Юйся гадала: будь она на месте подруги одна, кому следовало бы звонить? Марлону? Или в полицию?
Когда пришли ее связывать, один из боевиков встал рядом на колени, и Юйся чуть не вскрикнула, думая, что тот узнал про мобильный. Она торопливо скрестила ноги, однако боевик не стал заглядывать к ней в сапоги, а просто закинул веревку за щиколотки и стянул спереди узлом – над телефоном. Так туго, что телефон не выпал, даже когда ее перевернули головой вниз.
После ужаса с ведром Юйсю отволокли обратно на камбуз. Один из членов команды – видимо, исполнявший, помимо прочего, обязанности кока – поставил перед ней чашку с чаем. Юйся дрожала, кашляла, ее мутило, в груди не отпускала саднящая боль, но в целом она была жива и здорова, поэтому взяла чашку трясущимися ладонями и отпила глоток. Чай оказался по-настоящему хороший. Не гаошань ча, конечно, но с теми же лечебными свойствами – то, что доктор прописал в ее случае.
