”обогащайся“, а завтра ”раскулачивайся“ – Бухарину это легко[16]. Ковырнул пером – и готово. С него взятки гладки… За спиной крайних аппаратчиков стоит оживающая внутренняя буржуазия… За ее спиной – мировая буржуазия.
…Непосредственной задачей Сталина является: расколоть партию, отколоть оппозицию, приучить партию к методам физического разгрома. Фашистские свистуны, работа кулаками, швыряние книгами или камнями, тюремная решетка – вот пока на чем временно остановился сталинский курс, прежде чем двинуться дальше (что правда, то правда – курс будет развиваться, да и направление его определено верно. – Д. В.)… Зачем ярославским, шверникам, голощекиным и другим спорить по поводу контрольных цифр, если они могут толстым томом контрольных цифр запустить оппозиционеру в голову?.. Уже раздаются голоса: ”Тысячу исключим, сотню расстреляем – и в партии станет тихо“… Это и есть голос Термидора». Никто еще не знает, сколько будет исключено и расстреляно, чтобы в партии стало действительно «тихо».
Троцкий переоценивает значение своей платформы, которую поддерживают всего несколько тысяч интеллигентов, немного рабочих, но среди его сторонников почти нет крестьян. Последние слова Троцкого наивно выражают надежду, которой не суждено сбыться:
«Травля, исключения, аресты сделают нашу платформу самым популярным, самым близким, самым дорогим документом международного рабочего движения. Исключайте, – вы не остановите победы оппозиции, т. е. победы революционного единства нашей партии и Коминтерна!»{800}
День 23 октября 1927 года, канун десятилетия Октябрьской революции, стал для одного из ее триумфаторов последним выступлением в «штабе победоносной партии». Теперь ему останется только вспоминать прошлое и бороться пером, организацией своих малочисленных сторонников, которые будут называть себя «большевиками-ленинцами».
Все шло по сценарию, разработанному в кабинете генсека. После дружного хора осуждений, яростно требовавших изгнания Троцкого из ЦК и партии, слово взял главный режиссер политического спектакля. Напомню лишь некоторые фрагменты его полуторачасового выступления. Негромким голосом, изредка заглядывая в текст, временами резко размахивая здоровой правой рукой, словно отсекая повинные головы, Сталин начал вкрадчиво:
«Тот факт, что главные нападки направлены против Сталина, этот факт объясняется тем, что Сталин знает, лучше, может быть, чем некоторые наши товарищи, все плутни оппозиции; надуть его, пожалуй, не так-то легко, и вот они направляют удар прежде всего против Сталина. Что ж, пусть ругаются на здоровье.
Да что Сталин, Сталин – человек маленький. Возьмите Ленина». И генсек начал долго, пунктуально перечислять все грехи Троцкого, его «хулиганскую травлю Ленина». Сталин вновь вспоминает письмо Троцкого к Чхеидзе в апреле 1913 года, где тот называет Ленина «профессиональным эксплуататором всякой отсталости в русском рабочем движении». Зачитав цитату, Сталин смотрит в глаза всему залу, жадно следящему за речью генсека:
«Язычок-то, язычок какой, обратите внимание, товарищи. Это пишет Троцкий. И пишет он о Ленине. Можно ли удивляться тому, что Троцкий, так бесцеремонно третирующий великого Ленина, сапога которого он не стоит, ругает теперь почем зря одного из многих учеников Ленина – тов. Сталина»{801}.
Эти слова Сталин говорил и раньше, но этот прием помог ему сейчас вновь представить себя «учеником Ленина», и получалось, что воевать с ним – почти одно и то же, что воевать с самим Лениным (который, кстати, сапог не носил).
Затем Сталин уличает Троцкого в непоследовательном отношении к «Завещанию» Ленина. Да, в сентябре 1925 года оппозиционер утверждал, что сами разговоры о последнем распоряжении вождя – «злостный вымысел». Так «на каком же основании, – повышает голос Сталин, – теперь Троцкий, Зиновьев и Каменев блудят языком, утверждая, что партия и ее ЦК ”скрывают“ завещание Ленина?»
Речь, состоящая, как катехизис, из восьми частей, не оставляет камня на камне от оппозиции и Троцкого:
«В 1921 году Ленин предлагал исключить из ЦК и из партии Шляпникова не за организацию антипартийной типографии и не за союз с буржуазными интеллигентами, а за одно лишь то, что Шляпников осмелился выступить в партийной ячейке с критикой решений ВСНХ. Сравните теперь это поведение Ленина с тем, что делает теперь партия в отношении оппозиции, и вы поймете, до чего распустили мы дезорганизаторов и раскольников… Говорят об арестах исключенных из партии дезорганизаторов, ведущих антисоветскую работу. Да, мы арестовываем и будем арестовывать, если они не перестанут подкапываться под партию и Советскую власть».
Последней фразой сказано больше, чем, возможно, хотел сам Сталин. За «подкоп» под партию, которая создавалась как общественная организация, – тюрьма. По сути, этой фразой Сталин подтвердил быстрое превращение партии в государственную организацию, некий политический орден при хунте (пока не при диктаторе!).
«На прошлом пленуме ЦК и ЦКК в августе этого года меня ругали некоторые члены пленума за мягкость в отношении Троцкого и Зиновьева, за то, что я отговаривал пленум от немедленного исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК… Возможно, что я тогда передобрил (курсив мой. – Д. В.) и допустил ошибку…»
Из уст Сталина слышать, что он может «передобрить» – случай уникальный. Больше этого он, конечно, не допустит. «Теперь надо стоять нам в первых рядах тех товарищей, которые требуют исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК».
Стоит подумать, почему после этих слов весь зал бурно аплодировал и скандировал: «Правильно! Троцкого из партии!» В такой партии (ордене) так и должно быть. Эффект психологического единения с вождем, когда рациональное в сознании отступает на задний план, а на первый выходят чувства фанатичной солидарности, стадности, бездумия. И как много будет такого в последующие годы! Сколько светлых, честных голов затопчет толпа! У Сталина была особая манера говорить: сказав эффектную фразу, он делал долгую паузу, глядя в зал, ожидая аплодисментов. И они всегда были… Напомнив о брошюре Троцкого «Наши политические задачи», изданной еще в 1904 году, Сталин обводит глазами участников заседания и эффектно заканчивает свою длинную речь:
«Брошюра эта интересна, между прочим, тем, что ее посвящает Троцкий меньшевику П. Аксельроду. Там так и сказано: ”Дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду“. (Смех. Голоса: ”Явный меньшевик“.)
Ну что же, скатертью дорога к ”дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду“! Скатертью дорога! Только поторопитесь, достопочтенный Троцкий, так как ”Павел Борисович“, ввиду его дряхлости, может в скором времени помереть, а вы можете не поспеть к ”учителю“»{802}.
Да, ту брошюру Троцкий посвятил П. Б. Аксельроду. Я говорил об этом в первой книге. Но Сталин еще не сказал, что в этой работе Троцкий, обвиняя В. Ульянова в диктаторстве, называет его «Максимилианом Лениным»! Молодой Л. Бронштейн отмечал тогда, что «бедный вождь» пришел к мысли, что его «подсиживает… партия!» Далее он писал: «Здесь тайна неудачи Ленина, и здесь же причина его мелочной подозрительности. Эта злостная и нравственно-отвратительная подозрительность Ленина, плоская карикатура трагической нетерпимости якобинизма, является, это нужно признать, наследием и вместе вырождением старой «искровской тактики»{803}. И хотя Сталин не стал приводить этих давних оценок, сказанного им было уже достаточно…
Сталин ожидал продолжительных аплодисментов, и они были. Долгие и, нельзя умолчать, искренние. Не все обратили особое внимание на сталинскую фразу: «Скатертью дорога к ”дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду!“» А мне кажется, она не была случайной. В 1927 году Сталин уже думал, как избавиться от Троцкого; физически устранить его он еще не решался, ссылка на восток лишь частично изолировала бы эту крупную личность… Сталину уже в год десятилетия Октября не раз приходила мысль выдворить Троцкого за границу, как это они – Политбюро – проделали вместе с Лениным в отношении большой группы русской интеллигенции. Думаю, что Сталин уже на октябрьском Пленуме 1927 года обмолвился о своем дальнем замысле.
В защиту Троцкого на Пленуме хотел выступить Х. Раковский. Но слова ему не дали. Он пытался опубликовать свою речь в «Дискуссионном листке», довести ее до сведения партии, но тщетно. В архиве Троцкого сохранилась эта непроизнесенная Раковским речь, и я приведу здесь лишь один ее фрагмент, чтобы показать, сколь эфемерной была аргументация Сталина:
«Нельзя же считать аргументами за исключение то, что приводил здесь тов. Сталин, например, указание на изданную тов. Троцким в 1904 г. брошюру, которую он посвящал ”дорогому учителю П. Б. Аксельроду“. Я не знаю,
