получил»{818}.
В своей книге о Сталине этот эпизод я освещал несколько иначе, но теперь, когда открылись дополнительные свидетельства, картина прояснилась достаточно полно. Члены Политбюро обсуждали вопрос о высылке Троцкого несколько раз. Возражали Бухарин и Рыков. Активно поддерживал Сталина Ворошилов. Другие колебались. Дискуссии по поводу депортации не протоколировались. Но наконец Сталин добился своего: его постоянный соперник отправлялся к далекой китайской границе, хотя генсек не отказался, судя по всему, от мысли выдворить Троцкого за границу.
Путешествие Троцкого из Москвы до Алма-Аты подробно описано в его автобиографической книге «Моя жизнь». Я хотел бы добавить лишь следующее: в связи с массовыми высылками оппозиционеров в восточные районы, арестами многих вчерашних членов партии, в чем-то проявивших «симпатии» к Троцкому, в ОГПУ был создан специальный большой отдел с филиалами на местах. Сфера политического сыска становилась все шире. Все больше и больше подозрительных людей бралось «на заметку». В первую очередь были арестованы те, кто работал под непосредственным началом Троцкого в Реввоенсовете, наркомате, его секретариате. Наиболее близкие помощники Троцкого – Сермукс и Познанский – были арестованы в Алма-Ате. Судьба их печальна.
Как мне рассказывала Надежда Александровна Маренникова, работавшая в 20-е годы в секретариате Троцкого, «Сермукс и Познанский были очень интеллигентными людьми, самоотверженными в работе, безгранично верившими в правоту Троцкого. Бутов был своего рода начальником штаба секретариата. Мы, машинистки, получали по 40 рублей в месяц, – рассказывала Надежда Александровна. – Даже по тем временам, этого было мало. Бутов однажды сказал об этом Троцкому. Тот распорядился ежемесячно доплачивать нам еще по 23 рубля из его литературных гонораров…»
Надежде Александровне в момент нашей беседы было 88 лет…
«– У меня память теперь ”кусками“, или, точнее, отдельными ”картинами“. Сплошного полотна уже нет, – жалуется рассказчица. – Помню, в каком ряду сидела в театре с Сермуксом в 1927 году, но не помню имени и отчества Бутова…
Старая женщина особенно много и тепло говорила о Сермуксе, который разделил трагическую судьбу большинства сотрудников Троцкого:
– Сермукс был арестован в 1928 году. Писал мне из лагерей. Письма мечены Медвежегорском, Череповцом. В 1929 году его перевели в другое место. Мои письма, видимо, уничтожал, иначе взяли бы и меня. Всех, кого я знала в секретариате Троцкого, арестовали. Судьба их горька: долгие тюрьмы и лагеря, а в 1937–1938 годах дождались и расстрелов. Кто-то очень хотел, чтобы о Троцком не помнил никто. Особенно охотились за теми, кто работал с наркомом, кто знал его. Ну а знали его очень многие, поэтому уничтожать пришлось так много людей…»
Думаю, рассказ старой женщины позволяет полнее почувствовать атмосферу того времени, когда все, что было связано с Троцким, сразу же вызывало острейшее подозрение, за которым следовала одна и та же реакция.
В конце января 1928 года Троцкого, Наталью Ивановну и их старшего сына Льва привезли в Алма-Ату – тогда заштатный, провинциальный город на окраине страны. Здесь Троцкому предстояло пробыть год. Пару недель ссыльные жили в гостинице «Джетысу», затем нашли небольшой дом, где их и разместили. Некоторое время с ними находились Сермукс и Познанский, но скоро их здесь и арестовали{819}. Троцкий был чрезвычайно опечален арестом своих верных помощников.
Семья Троцкого наладила кое-какой бесхитростный быт, и несломленный революционер сразу же окунулся в работу. Энергии этому человеку было не занимать. В любой самой сложной обстановке не знало отдыха его острое перо. Вскоре из Алма-Аты пошли в Москву, другие города письма, полетели телеграммы. Троцкий пытался быстрее установить местонахождение лидеров оппозиции, проанализировать обстановку, наметить стратегию дальнейших действий. Вскоре поток корреспонденции хлынул в скромную квартиру ссыльного.
Старший сын Троцкого вел «канцелярию» – учет поступавших писем, отправку ответов ссыльного. В книге «Моя жизнь» приводится некоторая статистика связи Льва Давидовича Троцкого с внешним миром: «За апрель – октябрь 1928 г. нами послано было из Алма-Аты 800 политических писем, в том числе ряд крупных работ. Отправлено было около 550 телеграмм. Получено свыше 1000 политических писем, больших и малых, и около 700 телеграмм, в большинстве коллективных. Все это главным образом в пределах ссылки, но из ссылки письма просачивались и в страну. Доходило к нам в самые благоприятные месяцы не больше половины корреспонденции. Сверх того из Москвы получено было 8–9 секретных почт, т. е. конспиративных материалов и писем, пересланных с нарочными; столько же отправлено нами в Москву. Секретная почта держала нас в курсе всех дел и позволяла, хоть и с значительным запозданием, откликаться на важнейшие события»{820}.
А события действительно разворачивались важные. В стране нарастал хлебный кризис. Крестьяне не хотели отдавать хлеб за бесценок. Изгнав троцкистов из партии, Политбюро тем не менее раскололось. Сталин взял круто влево, как требовал раньше Троцкий, а Бухарин со своими сторонниками предупреждал об опасности форсирования событий. Когда в сентябре 1928 года Троцкий прочитал в «Правде» статью Бухарина «Заметки экономиста», то воскликнул:
– Капитулянты могут взять верх! Революция в опасности!
Бухарин утверждал, что возможно бескризисное развитие промышленности и сельского хозяйства. Нужно поднять цены на зерно, нельзя допускать односторонней и чрезмерной перекачки средств из села в город для нужд индустриализации. Нужно всемерно расширять крестьянский рынок и не форсировать преобразования в деревне. «У нас должен быть пущен в ход, сделан мобильным максимум хозяйственных факторов, работающих на социализм, – писал Н. И. Бухарин. – Это предполагает сложнейшую комбинацию личной, групповой, массовой, общественной и государственной инициативы. Мы слишком все перецентрализовали».
Троцкий почувствовал, что Сталин, по сути, склонен, отвергнув Бухарина, идти по пути, на котором настаивала оппозиция: ограничить кулака, ускорить индустриализацию за счет деревни, принять чрезвычайные меры для выхода из кризиса. Троцкий, да и другие лидеры оппозиции, были изумлены: Сталин становится на их сторону! Многие надеялись (о чем они писали друг другу), что изменение курса Сталина, ввязавшегося в борьбу с капитулянтом Бухариным, кончится тем, что их скоро позовут из ссылки. Нечто подобное проскользнуло и в некоторых письмах Троцкого своим сторонникам{821}. Троцкий в разговорах с отдельными эмиссарами, которые эпизодически, полулегально приезжали к нему из Москвы и Ленинграда, высказывал мысль, что «полевение» Сталина означает верность стратегии оппозиции. Сегодня, продолжал ошибочно считать Троцкий, политика и идеи Бухарина более опасны, чем крестьянский курс Сталина…{822} Троцкому казалось, что наступление на кулака, которое объявляет Сталин, помимо его воли, приведет генсека и его фракцию на рельсы левого крыла партии. Мы еще понадобимся партии, оптимистично говорил Троцкий.
Казалось, прогнозы лидера оппозиции оправдываются: однажды вечером в дом к нему зашел незнакомый человек, назвался инженером, разделявшим взгляды Троцкого. Он расспрашивал о жизни, условиях проживания ссыльных в Алма-Ате, а затем прямо спросил:
– Не думаете ли вы, что возможны какие-либо шаги для примирения?
– Примирения не может быть не потому, что я его не хочу, а потому что Сталин не может мириться…{823}
Посетитель скоро ушел и более не появлялся. Троцкий понял, что этот человек был послан к нему специально для зондажа. Ссыльный не без оснований полагал, что Сталин едва ли решится на примирение с «левой» оппозицией; ведь это будет истолковано партией как признание его неправоты. Постепенно Троцкий приходил к выводу, что Сталин набрал уже такую силу, что намерен покончить сначала с левым крылом, а потом ликвидировать и правое. Оставаясь при этом формально центристом, Генеральный секретарь ЦК взял на вооружение многое из платформы Троцкого.
Нет, Сталин никогда не вернется к мысли о сотрудничестве с Троцким, ибо слишком велика их личная неприязнь, а точнее, ненависть друг к другу, да и просто физическая несовместимость. Однако Сталин, прагматически используя идеи оппозиции, объективно способствовал размежеванию в рядах. Старые большевики, для которых членство в партии имело чуть ли не мистический характер, готовы были просить прощения у сталинского аппарата. Особенно настаивали на этом Радек и Преображенский. И, наоборот, абсолютно непримиримым был Раковский. Троцкий заметил уже начавшуюся идейную переориентацию Радека.
Лишь меньшая часть троцкистов, преимущественно молодых людей, не верила Сталину, полагая, что курс, заимствованный у оппозиции, генсек реализует грязными методами. Оппозиция продолжала таять. После XV съезда партии за полгода количество сторонников Троцкого, официально порвавших с ним, составило более трех тысяч человек{824}.
