себя от ВКП оппозиция не позволит и к организации второй партии не приступит»{809}.
Увы, осталось совсем немного до того времени, когда Троцкий будет окончательно «оторван» не только от партии, но и от Москвы, отечества, всего того, чему он без остатка отдавал свои силы все эти годы.
Ссылка и депортация
Чтобы избежать унижения при насильственной высылке из Кремля, на другой день вечером после описанных событий друзья помогли семье Троцкого перебраться (как они считали, временно) к А. Г. Белобородову, одному из его сторонников. Это был тот самый Белобородов, который в июле 1918 года передал преступное распоряжение Центра – с ведома и одобрения Ленина – о расстреле без всякого суда семьи русского царя, в том числе и детей…
Похудевший Троцкий часами сидел за столом, писал статьи, составлял инструкции группам оппозиционеров, слал телеграммы, встречался с друзьями, которых направляли в ссылку. Наталья Ивановна тихо советовала мужу уехать на месяц-другой в какую-нибудь подмосковную деревню… У него столько литературных планов… В руководстве рано или поздно увидят, что он прав, и позовут его… Седова понимала, что все это не так, но она тревожилась о его здоровье.
Троцкий был человеком ниже среднего роста, сухощавым, с копной густых седеющих волос, живыми голубыми глазами, выражавшими непреклонную силу воли, энергии и мысли. За осень этого года он сильно похудел, осунулся, лицо стало желтым. Его потрясло самоубийство Адольфа Абрамовича Иоффе. Выстрел в Кремле, где еще жил Иоффе (но высылка была уже назначена), прозвучал как сигнал протеста против насилия над оппозицией, над идеей, над революционными идеалами. 17 ноября 1927 года Троцкий принял участие в похоронах старого друга. Хотя церемония состоялась днем, в рабочее время, на Новодевичьем кладбище собралось много народу. После выступлений группы друзей и соратников Иоффе короткую речь произнес Троцкий. Закончил он эффектно: «Борьба продолжается. Каждый остается на своем посту. Никто не уйдет». Толпа проводила Троцкого до автомобиля. Раздавались приветственные возгласы. Но многие уже смотрели враждебно. Троцкий, близоруко щурясь, махал рукой собравшимся. Это было его последнее публичное выступление на родине.
Вечером на новую квартиру Троцкого принесли правительственный пакет, предложили расписаться в получении документа. Вскрыв его, Троцкий развернул лист бумаги:
«Постановление
Совета Народных Комиссаров СССР
Об освобождении тов. Л. Д. Троцкого от обязанностей Председателя Главного Концессионного комитета и о назначении Председателем ГКК тов. В. Н. Косандрова.
Совет Народных Комиссаров СССР постановляет:
1. Освободить тов. Троцкого Льва Давыдовича (так в тексте. – Д. В.) от обязанностей Председателя Главного Концессионного комитета…
Председатель Совета Народных Комиссаров Союза ССР и Совета Труда и Обороны
17 ноября 1927 года.
Рыков»{810}.
Это была последняя официальная должность Троцкого. Правда, он еще несколько дней оставался членом ЦИК СССР, но, естественно, был выведен и оттуда. Отторжение от Системы, которую он так активно создавал, было полным. Теперь нужно было думать, как зарабатывать на жизнь. Литературным трудом? Едва ли… Перед ним захлопнули свои двери все редакции. Государственное книжное издательство сообщило, что прекращает издание собрания сочинений Троцкого… Что делать? Но отверженный революционер нашелся и тут: он позвонил в Институт Маркса и Энгельса и предложил его директору, своему старому знакомому Рязанову, переводить работы основоположников научного социализма. Согласие было получено, и Троцкий уже в Москве вечерами стал читать в оригинале работу Маркса «Господин Фогт».
Отложив книгу, Троцкий иногда вставал и начинал мерять маленькую комнату быстрыми шагами: пять в один угол – пять обратно. В стареньком свитере, валенках, с заложенными за спину руками он походил на узника в камере. И, по сути, так оно и было: у дверей квартиры и у входа в подъезд дежурили сотрудники ОГПУ. Сталин не спускал глаз с поверженного соперника.
О чем мог думать Троцкий в эти ноябрьские и декабрьские вечера 1927 года? Питал ли он какие-то надежды в связи с приближавшимся днем открытия XV съезда? Раскаивался ли в чем? Или «инвентаризировал» свои ошибки?
Никто никогда однозначно не ответит на эти вопросы. Внутренний мир человека нелегко постичь, а может, и невозможно, если его носитель уходит навсегда. Но мне кажется, Троцкий не мог не думать о судьбах оппозиции, о том, почему Сталин, уступавший ему в интеллектуальном и нравственном отношении, человек, роль которого в революции была эфемерной, одержал в конце концов верх над ним? Троцкий понимал, что в его споре со Сталиным главным Свидетелем и Судьей может быть только История. Но он еще не знал, что она, История, осудит их обоих, хотя и в разной степени…
Во время Гражданской войны Троцкий не раз резко ставил вопрос о Сталине, требовал отстранить его от решения военных дел на том или ином фронте, но ни разу не пытался убедить Председателя Совнаркома довести дело до конца. Однажды поведение Сталина он назвал «опаснейшей язвой, хуже всякой измены и предательства военных специалистов»{811}, но не настоял на отстранении чрезвычайного уполномоченного. Узнав Сталина раньше многих других, Троцкий согласился в конце концов на предоставление ему важного административного поста в партии. То была серьезная недооценка возможностей этого человека. Он мог осадить его задолго до того, как тот набрал роковую для революции силу.
Как позднее размышлял Троцкий, он с большим запозданием пошел на союз с Зиновьевым и Каменевым и все время враждебно относился к Бухарину. Он ценил его ум, но для Троцкого Бухарин был олицетворением правых сил в партии. А правых он считал более опасными, нежели Сталина, центриста по складу своего ума. Как писал ему Радек в Алма-Ату, «центризм – это идейная нищета партии», и носителем этой «нищеты», по мнению Радека, был Сталин. Троцкий был с этим выводом согласен. Он даже был готов, при определенных условиях, пойти на блок со Сталиным против Бухарина, который олицетворял, по мысли лидера оппозиции, курс «на реставрацию капитализма». Троцкий и его единомышленники полагали, что Бухарин, Рыков, Томский играют главную роль в руководящем партийном оркестре. Судя по поздним воспоминаниям Троцкого, у него не возникало сомнений в правильности курса оппозиции в отношении правых. «Азбука» групповой борьбы, по Троцкому, была такова: правое или левое крыло могло, в определенных условиях, идти на союз с центром. Но чтобы блокировались полярные крылья – левые и правые, подлинные революционеры и реставраторы капитализма, – это было слишком!
Троцкий не мог понять умеренную линию Бухарина и твердо стоял за «сверхиндустриализацию» за счет крестьянства, за решительное социалистическое переустройство села на основе бескомпромиссного жестокого натиска на кулака. Для него подобный курс был естественным выражением революционной чистоты. Еще в начале 1927 года Троцкий в своей записке «О задачах сельского хозяйства» настаивал на ускорении темпов социалистических преобразований в сельском хозяйстве, усилении наступления на кулака, необходимости замены годового планирования пятилетками. «Утрата темпа, – предупреждал Троцкий, – означает переход некоторого количества ресурсов из социалистического русла в капиталистическое»{812}.
Если бы только Троцкий мог разглядеть в дымке близкого грядущего, как Сталин перехватит всю эту программу левых оппозиционеров, возьмет ее на вооружение и примется громить правых! То, что лидер оппозиционеров считал невозможным, произойдет. Сталин сдвинется с центра влево, ликвидируя, однако, при этом и левых, и правых. Но все это Троцкий поймет лишь много позже.
Вышагивая по комнате-клетке, Троцкий не мог не думать, что поражение оппозиции поколебало его сторонников. Зиновьев и Каменев при встречах твердили ему:
– Лев Давидович, пришло время, когда мы должны иметь мужество сдаться.
– Если нужно такое мужество, чтобы сдаваться, и это все, что нам необходимо, то революция к этому времени победила бы во всем мире{813}.
Растерянные союзники принесли однажды вечером Троцкому два варианта заявления лидеров оппозиции XV партийному съезду. В них была выражена готовность к капитуляции. Троцкий согласился подписать один вариант лишь после того, как в него была внесена фраза о праве каждого оппозиционера защищать свои взгляды. Подумав, лидер левых добавил: «…считая само собой разумеющимся, что освобождение товарищей, арестованных в связи с их оппозиционной деятельностью, абсолютно необходимо»{814}.
Как ответил Сталин на это заявление? 3 декабря 1927 года в своем четырехчасовом отчетном докладе на XV съезде партии он выделил специальный раздел «Партия и оппозиция». Сказав,
