потому, что мы много знали, — говорила девушка, — а потому, что в нас верили. Верили, что наука в силах развить богатство человеческого сознания до любого предела, даже если человек не видит и не слышит.
Из этих ее слов сам собой напрашивался вывод: развитию сознания людей, которые видят и слышат, и подавно предела нет!
Их педагоги единодушно засвидетельствовали факт высокой увлеченности слепоглухих занятиями в университете: «Если бы все студенты так учились!..» В ряде предметов они достигли успеваемости выше средней факультетской.
Слепоглухого, говорили они сами, отличают лишь каналы восприятия окружающего мира: «Картины мира у нас бесцветны и беззвучны, мы не можем мысленно их просматривать и прослушивать, но слепоглухой мысленно прощупывает их руками». «Я не вижу корову, но я, как все вы, знаю, что она дает молоко, и пью его…» Впрочем, «мы видим и слышим глазами и ушами наших друзей, всего рода человеческого»…
Узнав на себе, какое это счастье — вырваться из беспросветной мглы полного одиночества в мир людей, из иждивенческого существования в сознательную трудовую жизнь, они горели желанием помочь своим младшим товарищам по несчастью и по примеру Ольги Ивановны Скороходовой решили посвятить себя делу помощи слепоглухонемым. Нынешнее специальное учреждение для слепоглухонемых детей слишком мало, они считают своим долгом настаивать на ускоренном строительстве обширного образовательно-воспитательного комплекса.
Но их волнуют не только дела слепоглухонемых, они вторгаются и в вопросы общей психологии и педагогики. Свой опыт подсказал им, что увлеченность учащегося науками достигается лишь на пути содружества учителя, наставника с учеником, студентом. Педагог должен пробуждать инициативу и активность учащегося, а не подавлять ее. «Превращение обучаемого в учащегося — вот она, проблема современной педагогики» — таков их вывод.
Выступившие вслед за ними ученые говорили, что, к сожалению, еще далеко не все у нас понимают колоссальную важность эксперимента Соколянского, Мещерякова и других. Здесь ведутся глубокие научные поиски эффективных путей формирования основной производительной силы общества — человеческой личности, ее воспитания обществом в духе коммунизма.
Выводы эксперимента обогащают целый ряд наук: философию, психологию, педагогику, этику, эстетику, лингвистику; эксперимент несомненно расширит нормативы успеваемости людей в учении, в труде, в научных изысканиях. Его познавательное и нравственное значение огромно, на это указывал еще А. М. Горький…
Прилив оптимизма, с каким я уходил с заседания, граничил с душевным обновлением. В ушах звучали слова: «Мы видим и слышим глазами и ушами всего рода человеческого…» Хотелось вслед за Пушкиным восклицать: «Да здравствует разум, да скроется тьма!» На глазах у нас творится подлинное чудо воскрешения людей — не в божественных мифах, а усилиями их собственного, всечеловеческого Разума, — силами науки!
Я шел с Володей не чувствуя под собою ног и видел, что он возбужден не меньше меня. Он рассказал мне, что один из этих юношей спросил его однажды: «Как вы думаете, могу ли я быть счастлив?»
— Я ответил ему вопросом: а что он сам думает об этом? Тогда он сказал: «Думаю, что я счастлив. Завидовать тому, чего я не знаю, я не могу. Вокруг меня друзья, они ввели меня в прекрасный мир, о котором я раньше не имел представления. В нем есть для меня место. Я живу, я учусь, скоро начну работать, буду полезен людям, родине. Чего же мне еще нужно для счастья?»
— Ну если он счастлив, — сказал я сыну, — значит, счастливы могут быть и будут все люди на земле.
При нашем прощании у остановки троллейбуса, на котором Володя должен был ехать к себе домой, я спросил, прочел ли он мои записи о споре с Вильямом Юрьевичем.
— Я пробежал их, — ответил он. — Выводы, какие ты для себя делаешь, по-моему, правильны. Теоретический анализ сыроват, до конца не доведен.
— Я же не статью готовил, для себя писал, — заметил я.
— Видишь ли… Мнение о неисторичности нравственных ценностей — добро, зло, совесть — это у Толстого и Достоевского отрыжка популярного в те времена кантианства. Отсюда их неверие в науку, подмена или дополнение знания верой в иррациональное, в бога и т. п.
— Ну да: кантовский тезис о непознаваемости «вещей в себе».
— На этом пунктике играют сейчас неокантианцы и «неомарксисты», вслед за Бернштейном и нашим Петром Струве ревизующие революционное учение Маркса и Ленина. Но это сторона философская, тебе в нее углубляться, может быть, необязательно. А вот со стороны творчески литературной я бы на твоем месте четче отграничил метод, каким Достоевский исследует человеческую психику, от его приемов художественного изображения людей, — сказал Володя. — Первое весьма поучительно для любого писателя, но художник ведь не обязан выносить на обозрение читателей всю свою черновую поисковую работу, как это любил делать Достоевский. «Но надобно все высказывать» — так, кажется, формулировал Пушкин тайну занимательности?
— Вот именно! — воскликнул я. — Разве в «Борисе Годунове» слабей анализ: «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста»? Анализ в жизненный образ переплавлять нужно, без этого полуфабрикат… Может, даже с привкусом натурализма…
— В чем иногда и упрекали Достоевского критики. Но имей в виду, прохиндеям нашим — а их у нас ух как немало!.. — не мешает почаще заглядывать в его романы!
— Прохиндеям — конечно! — Я рассмеялся…
Володя пропустил свой троллейбус, и мы прошлись взад и вперед по аллее бульвара, беседуя.
— Вот что хочу еще сказать, — говорил он. — Тебе некогда следить за литературной жизнью на Западе, а там призрак возможной всеобщей гибели в ядерной катастрофе ужаснул кое-кого из писателей с философско-мифологическим уклоном до помрачения рассудка. Гибель эта превратилась в их глазах в фатальную неизбежность. Словно со дна непроточного пруда стали выплывать на поверхность и лопаться, отравляя воздух, ядовитые пузыри реакционных теорий. Тут и пресловутый апокалипсис — запугивание ядерным оружием на руку военному комплексу США! Тут и ницшеанские взгляды на людей как на «больных животных» с «ослабленными инстинктами»… И теории о «случайности», «неукорененности» и «временности» человека в чуждом ему природном мире, обреченности на самоуничтожение.
— Форменная паника в философской упаковке!
— Да, но на эту приманку поддаются даже некоторые активные участники антивоенного движения из левых экзистенциалистов.
— Дезертируют из его рядов?..
— Дезертировать им совесть не позволяет. В то же время не понимают, что объективно проповедуют идеологию дезертирства и капитулянтства. Даже обвиняют в трусости всех, кто не желает мириться с неизбежностью самоуничтожения человечества в ядерном огне. Подогревают себя ницшеанскими бреднями о «героическом пессимизме», о воле «сверхчеловека», растущей по мере торжества силы над разумом. Хотят выглядеть рыцарями, с открытым забралом идущими навстречу неизбежной смерти. Храбрость
