И эта мягкость не означает бездеятельную вялость, нет, вместо прежней несдержанной горячности она, подобно хорошо возделанной почве, создает глубинную проницаемость, необходимую для произрастания добрых дел. Поэтому для меня ясно, что твоя гневливость — она не сама собой утихает вследствие свойственной возрасту убыли сил, а поддаваясь воздействию некоего здравого рассуждения. А ведь, откровенно говоря, когда наш товарищ Эрот рассказывал мне это о тебе, то у меня возникло подозрение, не приписывает ли он тебе по доброжелательности те подобающие хорошему человеку качества, которых нет в действительности, хотя он и не склонен, как ты знаешь, из любезности поступаться своим подлинным мнением. Но вот теперь с него снято подозрение в лжесвидетельстве; поведай же нам, раз путешествие предоставляет для этого досуг, каким врачеванием ты сделал свой дух столь мягким и податливым, столь доступным и послушным голосу разума.
2. Фундан. Смотри, любезный мой Сулла, как бы не оказалось, что дружеское расположение побудило тебя оставить без внимания кое-что в моем характере. А Эроту, который, в своей нетерпимости ко всему злому, сам не всегда сдерживает дух, подобно гомеровскому Одиссею, я легко мог показаться более кротким, чем в действительности, подобно тому как в музыкальной гамме высокий тон по отношению к более высокому получает значение низкого.
Сулла. И то и другое не так, дорогой Фундан. Сделай же нам милость, исполни мою просьбу.
Фундан. Ну вот, Сулла. Одно из запомнившихся мне прекрасных наставлений Мусония969 таково: кто хочет пребывать в благополучии, тот должен всю жизнь проводить как нуждающийся во врачевании. Ведь здравый рассудок не должен, полагаю я, покидать человека вместе с болезнью, подобно чемерице, а должен, оставаясь в душе, соблюдать и охранять здравость суждений; ибо его силу, приводящую к доброму состоянию тех, кому она стала привычной, можно уподобить не лекарствам, а здоровой пище; а уговоры и нравоучения, в применении против разбушевавшихся страстей, лишь с большим трудом и в малой мере достигают своей цели, ничем не превосходя те ароматические средства, которые возвращают эпилептика к сознанию после припадка, но не излечивают его от болезни. И если другие страсти, даже и в разгаре, допускают в душу разумное убеждение извне и в известной мере поддаются ему, то гнев не то что
Ум в сторону уводит и беды творит,
по слову Меланфия, но, полностью изгнав и выключив ум и уподобляясь сжигающим себя в собственном доме, наполняет внутренний мир смятением, дымом и шумом, так что человек не видит и не слышит того, кто хотел бы ему помочь. Поэтому скорее одинокий корабль в бушующем море найдет где-нибудь кормчего, чем человек, носимый волнами гнева, воспримет чужие речи, если его собственный разум не будет к этому подготовлен. И как защитники города, которому угрожает осада, не надеясь на помощь извне, накопляют все жизненно необходимое, так надлежит, воспринимая от философии наставления против гневливости, откладывать их в душе, помня, что, когда придет надобность ими воспользоваться, нелегко будет ввести их в душу извне. Ибо когда она исполнена смятения, то глуха ко всему внешнему, если ее собственный рассудок не вступит как командир гребли, чутко воспринимая и передавая ей каждое из этих наставлений: тем, что говорят ей другие кротко и дружелюбно, она пренебрегает, а более суровые настояния встречает с раздражением. Но не поддаваясь в своем высокомерии и упорстве никакому внешнему воздействию, гневный дух, как мощная тирания, в себе самом должен заключать нечто ему прирожденное, с ним растущее и его разлагающее.
3. И вот частота приступов гнева создает дурное душевное расположение, называемое гневливостью, и приводит к желчной раздражительности, резкости и неуживчивости: человек становится мелочно обидчивым, придирчивым, по малейшему поводу утрачивает душевное равновесие, подобно тому как на тонкой пластинке мягкого железа всякая мелочь оставляет царапину. Но если своевременно вступает в силу противодействующее и подавляющее суждение, то оно не только излечивает наличный приступ гнева, но делает душу и на будущее время благонастроенной и не подверженной таким приступам. Мне, по крайней мере, довелось, два или три раза оказав сопротивление гневной вспышке, испытать нечто подобное тому, что произошло с фиванцами, которые, отразив в первый раз лакедемонян, считавшихся ранее непобедимыми, не проиграли им после этого ни одного сражения: я пришел к гордому сознанию, что здравый рассудок может побеждать. Я видел, что не только холодные обливания прекращают гнев, как нашел Аристотель, но он угасает и под воздействием страха; и, видит Зевс, у многих, при внезапной радости, по слову Гомера,970 согрелся и утешился гневный дух.
Не всегда и причина гнева бывает значительной. Многих приводит в раздражение шуточная насмешка, улыбка, кивок и тому подобное. Так Электра на дружеское обращение своей тетки Елены:
Электра, в долгом детстве мне любезная, —
раздраженно отвечает:
Ты поздно спохватилась для любезности;971
так и Александра разгневала шутка Каллисфена, который, когда до него дошла очередь выпить большой кубок, сказал: «Как бы мне не пришлось, выпив за здоровье Александра, искать помощи у Асклепия».
4. И вот, подобно тому как огонь, разгорающийся в заячьем мехе, пакле или тряпке, легко сдержать, но когда он охватит объемистые и плотные предметы, то быстро,
Взъярившись, рушит все труды строителей,972
как говорит Эсхил, — так человек, желающий побороть в себе гнев, не встречает трудности, пока имеет дело только с дымом от тления, порожденного шуточной болтовней: часто бывает достаточно промолчать, оставив без внимания неудачно сказанное. Кто оставляет огонь без пищи, гасит его: так и тот, кто лишает пищи гневную вспышку в самом начале, не раздувая ее в себе, подавляет и устраняет ее. Поэтому я не согласен с тем, что говорит о гневе Иероним,973 хотя и дающий в остальном много полезных наставлений: по его словам, человек ощущает гнев не тогда, когда он только возникает, а когда он уже возник, — такова скорость его развития. Напротив того, ни одна другая страсть не обнаруживает столь явно свое накопление и рост. Так и Гомер с большой точностью говорит о внезапно охватившей Ахилла скорби при получении горестной вести:
Рек, — и Пелида покрыло мрачное облако скорби;974
тогда как его гнев против Агамемнона разгорается медленно, на протяжении долгих речей: если бы кто-нибудь воспрепятствовал им, пресекши их в самом начале, то ссора не получила бы такого развития. По этой-то причине Сократ, когда ему случалось почувствовать раздражение против кого-либо из друзей, стараясь
до бури к спасительной гавани выплыть,975
снижал голос, с кроткой улыбкой смотрел собеседнику в глаза и таким образом, настроив себя в противоположном направлении, оставался победителем в борьбе с гневом.
5. Первый шаг к низвержению тирании гнева, дорогой друг, состоит в том, чтобы не выполнять его требование — громко кричать, грозно глядеть, ударять себя в грудь, — а хранить спокойствие и не разжигать эту болезненную страсть судорожными метаниями и выкриками. Вот поведение влюбленного — устроить шествие к дому предмета любви, пропеть серенаду, украсить дверь венком — все это приносит ему некоторое удовлетворение и не лишено изящества:
Кто и откуда ты, я не спросил, и только на двериЗапечатлел поцелуй; грешен я, если то грех.976
Так же и у погруженных в траур, если они уступают стремлению оплакать свою утрату, слезы уносят с собой большую часть горя. А проявления гнева в речах и поведении тех, кто им охвачен, только раздувают его. Поэтому, ощущая в себе возникновение гнева — как будто бы приближение эпилептического припадка, — лучше всего хранить спокойствие — надежное убежище, которое не даст нам упасть, вернее напасть: нападаем же мы чаще всего на близких и друзей; ведь любовь, ненависть, страх вызывают у нас не все люди, а для гнева нет ничего неприкосновенного и непосягаемого: гневаемся мы и на врагов, и на друзей, и на детей, и на родителей, и — видит Зевс — на богов, и на животных, и на неодушевленные предметы. Так Фамир977
лиры звонкопоющейрог разбил золоченый;978
так Пандар клятвенно призывает на себя бедствие,979 если он не сожжет свой лук, изломав его собственными руками; Ксеркс подверг море клеймению и бичеванию, а к горе Афону обратился с таким посланием: «Божественный Афон, возвышающийся главой до неба, не ставь больших и труднопреодолимых камней на пути моих дел, иначе я тебя самого разрою и сброшу в море». Да, много в гневе страшного, но много и смешного: поэтому он заслуживает и наибольшей ненависти, и наибольшего презрения среди всех страстей. Полезно внимательно рассмотреть то и другое.
