А из глубины пустыря уже набегала другая взводная шеренга со штыками наперевес.
— Отходить надо, — сказал Столетов Буниату. — Отводить людей нужно. Я останусь, ты отходи.
— Почему я?
— Ты ранен, — ответил Столетов, показав на левую руку Буниата.
Лишь сейчас ощутил Буниат, что рука действительно отяжелела и что из рукава на ладонь вытекает кровь.
— Только покойников наших прихватите, мы еще справим похороны, — сказал Столетов. И надолго запомнились Буниату эти проникнутые угрозой слова.
Акоп уже уносил Шамси. Двое рабочих подняли с земли еще одного убитого — голова с остренькой русой бородкой завалилась, как у птицы, запекшийся рот закрыт, и на тонкой шее резко выдался кадык.
В это время Мартынов, не зная еще исхода событий на Балаханском шоссе, получил вдруг донесение, что и со стороны Биби-Эйбата движется демонстрация. Мартынов почувствовал себя как в осаде.
Послав ротмистра Келлера для разгрома второй демонстрации, он в мрачном молчании остался у себя в кабинете. Донесения как-то разом прекратились, никто ему не звонил. Джунковского же с самого утра не найти. Мартынов даже опасался — не отъехал ли представитель августейшего повелителя в собственном вагоне обратно в Петербург?
Но вот поступила победоносная реляция Ланина:
«Районы Балаханского и Раманинского шоссе очищены. У бунтовщиков двое убитых, много раненых, пятьдесят восемь удалось задержать. Стражников и солдат ранено пятнадцать».
Мартынов не сомневался, что Келлер в Биби-Эйбате со своей задачей тоже справится. По крайней мере на сегодня опасность миновала. Но бунтовщики утащили двух своих убитых — и на днях, надо ожидать, они устроят похороны. Если сегодня Биби-Эйбату — с одной стороны, и Балаханам — Сураханам — с другой, еще не удалось соединиться, следующий раз им это, может, удастся — и не где-нибудь, а, возможно, в центре города, у дворца градоначальства. Что тогда будет? Как предупредить события? Просить войск?
Но в Петербурге тоже строят баррикады. Джунковский рассказывал, что при приезде французского президента центр города оказался в осаде и демонстрации с окраин рвались через мосты, к самому царскому дворцу…
* * *
Даже тем, кто каждый день встречался с Мартыновым и хорошо знал его, выражение лица Петра Ивановича ни о чем не говорило — это была сизая, цвета мороженого мяса, маска со слепыми стеклышками, скрывавшими глаза. Однако близкие его хорошо знали, что резкое откидывание головы служит верным признаком опасного раздражения. Но Баженов виделся с Мартыновым всего два раза, и потому, когда градоначальник сначала сильно дернулся, а потом испуганно схватился за затылок, Баженов не придал этим странным движениям никакого значения.
— Чем могу служить? — тихо спросил Мартынов, бережно поглаживая себя по затылку.
Он не встал Баженову навстречу и даже не предложил ему сесть. Но Баженову и в голову не пришло, что это сделано преднамеренно. Своими небольшими зоркими глазами с удивлением он взглянул на градоначальника и сам опустился в кресло по эту сторону стола.
— Я к вам, господин градоначальник, по поводу этого вот предписания, — сказал Баженов.
— Неужели это предписание нуждается в каких-либо объяснениях? — спросил Мартынов. — В нем все изложено русским языком, без медицинской латыни.
— Это предписание базируется на одной неверной посылке, — невозмутимо ответил Баженов, — на том, что эпидемия закончилась.
— Ах, неверной? А что, если у меня есть об этом заключение профессора Заболотного?.. Что же это вы с ним не сговорились, а? — сцепив руки и пригибаясь к столу, снизу вверх глядя на спокойное лицо Баженова, спросил Мартынов.
— Я не знаю, какое заключение Даниила Кирилловича имеете вы в виду, — ответил Баженов. — Но в разговоре со мной он выразил опасение, что эпидемия, заглохнув летом, может снова вспыхнуть с осенними холодами, так как население промысловых поселков большую часть времени проводит на воздухе и летом нет той скученности, которая существует в промысловых поселках осенью и зимой.
— Так, так… Все дело, значит, в скученности? Может, вы прямо какую-либо прокламацию стачечного комитета мне здесь прочитаете? — вдруг вскочив и опираясь о стол, крикнул Мартынов.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — тоже встав с места, сказал Баженов, с удивлением глядя на Мартынова, который со своим оскаленным ртом и наморщенным носом вдруг представился ему опасным сумасшедшим.
— Постыдились бы вашего мундира и орденов, господин надворный советник! — взвизгнул Мартынов. — Вы, конечно; знаете о том, какого рода литература хранилась у девицы Гедеминовой, служащей вашего отряда… Хитро придумано: череп с двумя костями — чума… А между прочим, склад запрещенной литературы.
— Вы нашли в палате у Гедеминовой склад нелегальной литературы? — удивленно спросил Баженов.
— Не нашли. Вот знаем, что у нее был этот склад и деньги забастовщиков хранились, а ничего не нашли. Уж подлинно, что чума напала на империю Российскую, — зараза хуже всякой заразы.
— Я вижу, что вы, господин градоначальник, вымещаете на мне какие-то ваши неприятности на служебном поприще, — не повышая голоса и не сводя пристальных глаз с оскаленной физиономии Мартынова, сказал Баженов.
— Еще поговорите… — прохрипел Мартынов.
— Но мне до всего этого дела нет, — продолжал Баженов. — Я исполняю свой долг. С осени эпидемия может вспыхнуть вновь.
— Не послушал я одного умного человека, который предлагал мне сжечь этот проклятый Тюркенд.
— Не смейте шутить такими вещами! — вдруг крикнул Баженов.
— Вы что — кричать? У меня в кабинете? Да я вас по этапу препровожу, как эту самую девчонку Гедеминову препроводил, если вы не покинете Баку в сорок восемь часов! — И он надавил кнопку звонка. — Зовите следующего, — сказал он своему адъютанту с гладко прилизанной головой, который, щурясь на Баженова, возник в дверях.
— Хорошо, господин градоначальник, — делая шаг к двери, сказал Баженов. — Мы покинем Баку, но из Петербурга вас еще одернут…
Аполлинарий Петрович, здравствуйте, как я рад вас видеть! — услышал вдруг Баженов мягко-вкрадчивый голос и, резко обернувшись, увидел перед собой одного из своих спутников по вагону, им уже почти забытого.
Перед ним стоял Али-Гусейн Каджар, в летнем белом костюме, с приветливо-просительной улыбкой на матовом, мягких очертаний лице.
— Простите, ваше превосходительство, — и он учтиво поклонился градоначальнику. — В высшей степени приятная встреча, имеющая прямое отношение к тому, что вынужден вам докучать среди ваших многотрудных государственных дел… Но в Баку похищена русская девушка из порядочной семьи — Людмила Евгеньевна Гедеминова, наша спутница по вагону, — и вот уже месяц…
Мартынов грубо захохотал. Али прервал свою гладкую речь, с недоумением взглянул на него, на Баженова и вдруг с ужасом уловил такую же снисходительную усмешку на лице Баженова. Но Баженов тут же круто повернулся и ушел из кабинета.
— Простите меня, ваше превосходительство, но что все это должно означать?
— Это должно означать, ваше высочество, что вы остались в дураках, — злорадно хихикая, сказал Мартынов. — Девица, вами разыскиваемая, все это время находилась в составе экспедиции этого самого Баженова. Мало того, она отъявленная красная, и сегодня во время демонстрации ее видели с одним опаснейшим петербургским человеком.
Мартынов замолчал, взглянул в лицо Каджара. Матовость щек Али-Гусейна приобрела свинцовый оттенок, губы почернели, он, пошатываясь, бормотал что-то. Мартынов прислушался — это были персидские проклятия…
— Что с вами? Эй! — испуганно крикнул Мартынов. — Садитесь! Ну, можно ли принимать так близко к сердцу?.. Ах, молодой человек, ну на что вам эта девка?.. Да имея такого дедушку, вы можете у нас в Баку такие сюжетцы подыскать…
— Извините, ваше превосходительство, — прерывающимся голосом говорил Каджар. — Это припадок… Я с детства подвержен.
Он врал. Припадок, сейчас им испытанный, переживал он впервые. Ревнивое желание мести охватило его с такой силой, что если бы ему сейчас показали его счастливого соперника, он перегрыз бы ему горло. Но в самый страшный миг ярости ему вдруг вспомнился вкрадчивый голос Ибрагима-ага: «Если тебе нужно кого-нибудь зарезать…»
Дверь открылась, и в кабинет вошел Джунковский. Мартынов вскочил с места.
Али Каджар, никому не нужный, вышел из кабинета. Джунковский молча протянул Мартынову записку.
— Только что из Петербурга, по телеграфу, — многозначительно сказал он, сел в кресло и, изображая озабоченность, подпер голову рукой. Но тут ему на глаза попался листок, на котором крупным, но неровно окрашенным типографским шрифтом стояло: «Бакинским рабочим», и он, забыв всякое актерство, с интересом схватил эту бумагу.
