испытанием, чем добраться от Лондона до Венеции. Но не будем играть по правилам обвинения и тщательно отслеживать передвижения гостей, зададимся вместо этого вопросом: зачем главе предприятия ехать за границу, когда для успеха его дел необходимо политическое влияние, а также координация передвижения товаров и людей на обширных просторах? Имея дело со множеством вариантов вложения средств, было менее разумно вкладываться в мореходство, когда возможности перевозки товаров существовали и без этого, даже если задним числом и можно заявить, что подобное решение было недостаточно предусмотрительным. Пересечение океанов было монументальной инновацией, и оно требовало крепких кишок и технологического опыта (хотя для пересечения Атлантики его требовалось меньше, чем для того, чтобы обогнуть Африканский континент). Корабли, плавающие в открытом море, приобрели символическую важность, о которой свидетельствует целый новый жанр – морская живопись. Соответственно, отсутствие этого достижения порой виделось как недостаток, наполненный глубочайшим смыслом.
В некоторых вопросах русские купцы просто не могут победить. Альфред Рибер, к примеру, отметил, что в 1855 году купеческие дети составляли 7,5% школьных учеников, хотя купцы составляли 5% населения тех мест, где располагались школы. С его точки зрения, тот факт, что число учащихся купцов «едва превосходило» их долю в населении, служит отражением негативного отношения к образованию1625. Даже ревизионисты приходят к выводу, что купцы в конечном счете враждебно относились к развитию капитализма. И пусть русские привилегированные купцы «не были полностью пассивны», они все равно несут ответственность за то, что сокрушили развитие среднего класса. В этом подходе имплицитно подразумевается, что эти средние классы могли быть той самой здоровой буржуазией, которая вырастила бы капитализм и свободу. К примеру, Уоллес Дэниел повернул другой стороной типичный вопрос о том, как царь притеснял купцов, и вместо этого изучил, в какой степени купцы XVIII века, занимавшиеся текстильной промышленностью, притесняли нижестоящих. Там, где наблюдалась наиболее сильная конкуренция за долю рынка, материалы и рабочую силу, купцы стремились урезать свободу крестьян, которые иногда могли выступать и их конкурентами, чтобы гарантированно обеспечить себя рабочей силой. Дэниел приходит к выводу, что «купцы-предприниматели, группа населения, которая должна была поощрять дух предпринимательства, стремилась к его ограничению»1626. Барон осудил гостей за то, что они использовали свое влияние для ограждения себя от иностранной конкуренции, тем самым подрывая возможности трудоустройства русских горожан и торговцев1627. Котиляйне, пусть и менее склонный к оценочным высказываниям, описал, как представители купеческой элиты действовали при дворе, стремясь добиться законодательного запрета на наем иностранцами русских. Устранение конкуренции – это именно то, к чему стремятся капиталисты. В рамках этих исследований русские купцы уже не являются слишком пассивными, но остаются врагами прогресса.
Настоящая книга стремится сказать новое слово в историографии, основанной на идеологическом шовинизме и слишком сильно опирающейся на наблюдения враждебно настроенных наблюдателей (хотя она тоже использует эти источники), дав более приземленное чувство торговой жизни – такой, какая она была в России раннего Нового времени. В своей работе я только-только начала поднимать завесу над хитросплетениями российской деловой практики, не говоря уж о ее убедительном анализе. Но тот факт, что Г. Р. Никитин встречается в сети Филатьевых, а Спиридон Лянгусов работал на семью Гостевых, что Норицыны около века работали в разное время на разных купцов или на самих себя, а также неисчислимое множество примеров сотрудничества, открывающихся в изучении каждодневной сибирской торговли, – все это указывает на существование целого мира российской торговли, оставшегося незамеченным в традиционной историографии. Прямо говоря, в России раннего Нового времени было нечто вроде «среднего класса» и были социальные лифты. Можно спорить о том, насколько глубоким и насколько активным (субъективный термин) было российское купеческое общество, но те, кто считает эти вопросы успешно разрешенными, недооценили зазор между источниками и историческими исследованиями по данному вопросу.
ПОСЛЕСЛОВИЕ. РАЗНЫЕ ЗНАЧЕНИЯ СИБИРИ
История российской экспансии в Сибири – это история империи, которая училась функционировать и одновременно с этим эволюционировала. В правление Николая I в первой половине XIX века Российская империя пришла к официальной идентичности «Самодержавие, православие, народность», но в XVII веке до этой формулы было еще далеко. Сибирь сыграла роль в эволюции империи. Однако образ самой Сибири тем временем видоизменился до полной неузнаваемости – это была совсем не та Сибирь, какой она была в первые столетия российской власти1628. К началу XIX века Сибирь воспринималась как пустыня – как написал один интеллектуал, в массовом представлении это была дикая страна изгнания, царство льда, где живут только медведи и разбойники1629. Действительно, некоторые словари даже метонимично подтверждают эти ассоциации, определяя Сибирь как место изгнания. Хотя в XVII веке в Сибирь были сосланы Евфимия Всеволожская, избранная, а затем отвергнутая невеста Алексея Михайловича (1647), и знаменитый религиозный диссидент Аввакум (1653), а также некоторые преступники, систематическое выселение в Сибирь нежеланных и опасных жителей империи и их массовая эксплуатация начались позднее1630. Но тот факт, что неграмотный крестьянин в революционной Франции называл свою ссылку «Сибирью», свидетельствует о том, насколько мощным был этот мифический образ Сибири, пронизывавший время, пространство и различные слои общества.
Как это всегда бывает с имперскими завоеваниями, на подозрении находится такой мотив, как стремление к славе. Если верить сибирским летописям, завоевание Сибири совершалось во имя славы Божьей1631. Но если Божья слава состоит в обращении душ в истинную веру, Россия проявила себя на этом поприще весьма тускло1632. Даже официальная риторика была двусмысленной. В посмертном панегирике царя Федора Иоанновича речь идет об обязанности защищать и распространять православную веру1633. Однако в письмах к иностранным правителям царь Алексей Михайлович с радостью сообщал о своих христианских и мусульманских подданных1634. Славу можно было измерить не только в душах. Политическая элита проявляла все бóльшие наклонности к картографии, а обширные пространства, находившиеся под властью империи, тоже были источником имперской славы. Хотя Петр I активно взял на вооружение этот аспект западной идеологии, покровительствовал исследованиям и картографическим наукам, само по себе территориальное расширение, по-видимому, никогда не играло важной роли для Московского государства1635.
Если в умах русских XVII века Сибирь не ассоциировалась с изгнанием, пустыней или имперской славой, что для них означала Сибирь? На этот вопрос нелегко ответить как в силу редкостной немногословности Москвы относительно своей стратегии, так и по причине малого числа сохранившихся источников. Как отметил Майкл Ходарковский, «тщетным будет любой поиск меморандумов, излагающих внешнюю политику России ранее середины XVIII столетия – и вообще каких-либо попыток обсудить и сформулировать отношение России
