За жнивьем потянулись дымчато-сивые выпасы. В дрожащей зыби полыни внезапно исчезли следы коров, похожие на жирные печатные скобки из примеров по арифметике, а вместе с ними у Миши пропала надежда на то, что дед Иван Никитич думает о нем и может в любую минуту помочь в беде.
Хотя ни оврагов, ни речки на пути не попадалось, но ветер мог испугать стадо, сбить его в сторону. «Пойми их, коров, что им может влезть в голову?» — поскреб в затылке Миша. И он опять вспомнил о Никите: «Этот хлопец, наверное, немного знает, когда и о чем думают его лошади…»
Наморщив лоб, Миша вспомнил Ивана Никитича, который не раз толковал, что нельзя забывать про главное.
Миша знал, что главное — доставить телят домой, потому что там все беспокойно ждали их. Иногда Мише представлялось, что деда и Гаврика он уже не встретит до самого дома. Может случиться, что его застанет в пути снежный буран. Придется ночевать в степи…
Что он будет делать?
Заранее, до того, как посыплет непроглядная метель, он подыщет глубокую лощинку или ярок. На обочине с подветренной стороны он выкопает Никитиной лопатой углубление с навесом для себя и для телят.
Чем же он будет кормить телят? Пустяки. Он нарвет им травы, а напоит из ведра, в которое наберет талого снега.
«Этим хлопцам ведь мало надо, — покосился он на послушно идущих за ним телят. — А трудности им тоже не мешает знать, зато потом!..»
И Миша ясно представил себе это «потом».
…Солнечный день. Вот он спускается по косогору в суглинистую котловину с широкой пробоиной к морскому заливу. Издали видит своих колхозников. Все женщины. Стоят на улице, которую узнаешь лишь по наваленным с боков камням. Среди женщин — мать. Она ждет, когда Миша приблизится, чтобы что-то сказать. Она, наверное, скажет: «Бабы, глядите! Это ж мой Мишка!» Ей кто-нибудь из женщин ответит: «Подумай только — и сам живой, и телят в целости привел!»
…Из толпы, вырываясь, гордо заявляет Иван Никитич: «Чепуха на постном масле! Мы вон с Гавриком и на минуту надежды не теряли».
Гаврик спросит: «Не страшно было?»
Миша скажет что-нибудь про волков… Что же такое сказать, чтоб было похоже на правду и немного испугало Гаврика.
…Ветер дул с прежним злым упорством. Ведро раскачивалось, звеня дужкой о сталь лопаты. Телята, мягкими лбами подталкивая Мишу сзади, мешали придумать, что же сказать Гаврику про волков.
* * *
Ивану Никитичу и Гаврику за широкой лесополосой, на травянистой целинной прогалине в соседстве с озимым полем, наконец удалось остановить коров.
Запыленные, потные, размазывая ладонями грязь на щеках, старик и Гаврик сошлись поговорить о беде и придумать выход из трудного положения. Злость сводила морщинистые, сухие губы Ивана Никитича, обросшие щетиной, перекрашенной пылью из седой в мутно-желтую. Часто дыша, старик спросил Гаврика:
— Ты случайно не скажешь, кто придумал такой ветер?
— Я не придумывал, — отвернулся Гаврик.
— Знаю…
Старик немного постоял с закрытыми глазами. Сухое лицо его, разрисованное грязными полосами, болезненно передернулось, и он с угрозой заметил:
— Поговорить с ветром как следует, да все равно не поймет. Гаврик, придется нам поясами спутать коров.
И старик стал расстегивать ремень, который держал брюки на его худобокой, костлявой пояснице.
— Снимай и ты свой, — сказал он Гаврику.
Когда пугливые коровы были спутаны ременными поясами, старик сухо спросил:
— Гаврила, какая будет нам цена, если заявимся в колхоз без Михайлы и без телят?
Гаврик сразу тихо ответил:
— Малая.
— Так что же развесил уши? Чего стоишь? Беги в ту лощину!
Гаврик кинулся в лесополосу. Сквозь визг раскачивающихся веток до него долетели напутственные слова Ивана Никитича:
— Кричи! Зови! Помни, что я жду!
Впервые за долгую дорогу Гаврик получил задание по сердцу и по характеру… Наверное, так же вот на фронте, как дед, командир требует от разведчика достать «языка». Разведчик давно ушел, а его ждут, ждут… Не спит командир, не спят товарищи разведчика. С чем он вернется?.. Вернется или нет?.. Командир не ест, товарищи-разведчики тоже не едят… До еды ли им?
«Товарищи, в нитку вытянусь, разорвусь, а все сделаю, как положено быть!» — думает Гаврик и бежит, отворачиваясь от ветра то в одну, то в другую сторону.
И вдруг из-за невысокого кургана, совсем близко от лесополосы, показался Миша с телятами. Он шел спокойно с ведром через плечо, и завидев Гаврика, небрежно засвистал:
— Фю-ить! Фю-ить!
Гаврик и обрадовался, и огорчился. Он недовольно подумал — не лучше ли вернуться к старику и сказать ему, что он погорячился по пустякам и может полюбоваться на своего Михайлу и на телят.
Миша догадался, что дед с коровами за лесополосой, иначе Гаврик кинулся бы к нему с печальными новостями. Догадался Миша и о том, куда Гаврик так быстро бежал и почему стоит теперь с опущенными плечами, с понурой головой.
Подойдя к Гаврику, Миша с восхищением заговорил:
— Гаврик, а здорово у вас с дедом получилось! Я же видел, что коровы понеслись на вас в атаку! Подумал: стопчут, прорвут фронт!.. Вот вы герои!.. А мне с этими хлопцами, — указал он на телят, — не трудно было… До чего послушная скотинка, — засмеялся Миша и, передавая вожжи Гаврику, сказал: — Веди ты, а я следом.
Гаврик, улыбаясь, посмотрел на лесополосу.
— Понимаешь, Миша, нам надо бы немного постоять, да старика жалко… Он там теперь весь кипит. Нет, уж лучше пойдем. Только ты, Миша, немного приотстань… Вроде ты уже лишился сил, а я тут как тут, — прищурившись, попросил Гаврик.
— Придумал ловко, — одобрил предложение Миша и, учась хромать, побрел вслед за Гавриком и телятами.
Иван Никитич, горько задумавшись, стоял, поддерживая спадающие без пояса брюки, и, глядя в землю, так задумался, что казалось, раздайся среди этого ветреного, сумасшедшего дня оглушительный гром он, пожалуй, не очнулся бы от своих мыслей. Завидев уже с минуту стоявших на поляне Гаврика и Мишу с телятами, он раскинул руки, побежал было к ним, но запутался в шагу и, морща от смеха свое маленькое лицо, разрисованное грязными полосами, с чисто детской непосредственностью заявил:
— Ведь вот беда-то!.. Поломалась праздничная встреча! И подумать только — все из-за проклятого пояска.
Миша спросил шутливо:
— Дедушка, вы пояс-то потеряли? Возьмите вот налыгач.
Иван Никитич отмахнулся.
— Что я тебе, Михайла, телок или корова? Ты лучше распутай чалую и принеси поясок. Сделай милость, потрудись, выручи старика из беды. Его еще по царскому режиму обделили жирами, а теперь к старым костям они не клеются. И какой бы портной ни шил штанов, все равно проваливаюсь в них, как в яму!.. Беда! — весело, тоненько смеялся старик.
Из-за ненастья на ночлег остановились рано в той кошаре, о которой им напоминал дежурный из сельсовета. Для коров здесь нашелся вместительный сарай. В нем еще не выветрился стойкий запах, присущий овечьим становищам. Была тут и землянка, но деревянную опору крыши кто-то недавно вывернул, и она трухляво осунулась в глубокую рытвину.
Неудобств для ночлега тут было два: первое надо было поить коров, а от колодца, находившегося больше чем в двухстах шагах, кто-то забрал корыто; второе — ночевать в сарае, где не было ни сена, ни соломы, — легко простудиться.
Ветер к концу дня нагнал с юго-востока не только клубящийся мрак пыли, но и надвинул низкий заслон плоских и синих, как кованое железо, облаков. Просвет между небом и голым полем становился все меньше и уже. Казалось, что ветер начинал злиться на тесноту и, пытаясь вырваться на волю, кидался в этот просвет, как в узкую пропасть.
Иван Никитич сказал:
— Ребята, у нас одно должно быть на уме: для себя и для коров надо здорово потрудиться. Труд — он во всем хороший помощник. Придется вам одним всю скотину поить из ведра. Стоять и ждать она там не будет… Носите воду по очереди в сарай. Один сторожует, другой носит. А я пойду туда…
Иван Никитич показал на скирду, маячившую среди сумрачного степного моря. Потом старик повязал вокруг своей костлявой фигуры два налыгача, натянул поглубже треух и, кашлянув, пошел от сарая.
Ребята сейчас же заспорили о том, кто должен первый пойти к колодцу за водой. Казалось, что они заспорили из-за пустяка. Но, по их мнению, это был вовсе не пустяк. Каждому хотелось напоить красно-бурую корову, и не только за то, что она самая красивая, но и за то, что, прислушиваясь к звону ведра, она замычала и, вскинув голову, позвонила в колокольчик.
Миша с лукавой усмешкой настаивал на том, что Гаврик не сумеет на ветру донести воду до сарая.
Гаврик, как умел, горячо защищался.
Кончился спор тем, что Миша загадочно проговорил:
— Ну, иди. Посмотрю, с чем вернешься.
— С тем же, с чем ты! — крикнул Гаврик, убегая к колодцу, откуда вернулся забрызганный с ног до головы. Сердито отшвырнув пустое ведро, он молча посапывал.
