А тот продолжал улыбаться, делая вид, что не заметил неудовольствия короля. Он подошел к Анне-Марии, у которой при звуке его голоса перехватило дыхание. Невольно закрыв глаза, она представила другую комнату, там, в Бретани, вечность тому назад. Людовик стоял на пороге в таком же костюме и с любопытством разглядывал ее. Она тогда подумала: это самый красивый мужчина в мире.
Анна-Мария открыла глаза. Перед ней по-прежнему был Людовик, но тогда этих складок на лице не было. Сейчас перед ней стоял тридцатичетырехлетний Людовик. И казался он сейчас выше и стройнее и… несчастнее, но глаза, его всепонимающие глаза… Взглянув в них, она почувствовала внезапный прилив сил, в ноздри ей ударил свежий бретонский ветер, ветер ее страны, и она улыбнулась ему, забыв о смерти, наверное, в первый раз за все это время.
Людовик галантно пригласил ее на танец, и она без колебаний подала ему руку. Он провел ее на середину зала и вместе с ней начал медленные движения в такт печальной мелодии оркестра. Через несколько секунд к ним присоединилась еще одна пара, затем еще и еще, и вскоре весь зал был полон танцующими черными парами. Эти пары вращались в танце вокруг живописной главной пары, она танцевала на маленьком пятачке в центре. Здесь могли танцевать только король с королевой. Людовик улыбаясь заглядывал в ее глаза, а Анна-Мария без улыбки, но счастливая, смотрела на него.
Людовик подал знак оркестрантам, и музыка стала более оживленной. Пары задвигались быстрее. То там, то здесь начал раздаваться смех. Вдохновленные примером Людовика, придворные кавалеры и дамы танцевали и веселились, и это их веселье разрушало мрачную и отчаянно тоскливую стену, воздвигнутую вокруг королевы.
Заметив первые признаки былой оживленности на лице Анны-Марии, Людовик произнес:
— Мадам Ролан, а я на вас сердит. Зачем вы съели ваши ямочки.
Анна-Мария улыбнулась, и он кивнул.
— Вот теперь уже лучше. Но я все равно сержусь на вас. Посмотрите, все эти люди смотрят на вас, они все в вашей власти. И вы не должны думать только о себе. Карл, тот никогда ни о ком не думает. А разве это справедливо, когда по его капризу их лишают всякой радости? Обещайте мне, что отныне перестанете предаваться неуемной печали.
Некоторое время она не отвечала, а потом твердо произнесла:
— Обещаю.
Людовик был удовлетворен. Вскинув голову однажды, она уже ее не опустит. И Карл ничего с ней не сделает. Они продолжали танцевать молча, их окружали улыбающиеся пары.
Анны на балу не было. Она отправилась в свои бурбонские владения. Так что некому было бросать зловещие взгляды и следить за ними с понимающей садистской улыбочкой.
Вдруг музыканты внезапно прекратили игру. Танцующие, сделав по инерции еще несколько движений, в недоумении остановились. Король находился рядом с оркестром и внимательно оглядывал их всех. Все разом замолкли, и в этой тягостной тишине Карл прошествовал сквозь ряды склонившихся в глубоком поклоне придворных к тому месту, где стояли Людовик и Анна-Мария. Людовик держался прямо и улыбался. Он сделал свое дело, а этот маленький ничтожный человечек опоздал со своим гневом.
Карл остановился перед ним, бледный, с покрасневшими от злости глазами.
— Хотел бы я знать, монсеньор, — громко провозгласил он, — что забавного нашли вы в смерти дофина, что так нахально выставили здесь себя напоказ перед всеми нами?
Он перевел грозный взгляд на Анну-Марию, но ее очередь впереди, когда они останутся одни.
Людовик спокойно ответил:
— Прошел год. Я счел траур законченным, или что, обычаи изменились?
Ропот прокатился по залу.
— Когда должен быть закончен траур, решаю я и только я. А вот обычай повиноваться воле короля не отменен, совсем не отменен. И я обвиняю вас в оскорблении короля, монсеньор.
Выражение лица Людовика не изменилось. Ему часто приходилось такое слышать. Конечно, это опасно, но что тут можно сказать.
Карл хотел приказать арестовать Людовика, но не решился.
— Сейчас вы отправитесь в Блуа и останетесь там до тех пор, пока я не дам вам разрешения его покинуть. Мы обойдемся без ваших услуг на посту губернатора Нормандии, а когда вы вернетесь ко двору, если это, конечно, произойдет, я ожидаю от вас серьезных извинений за сегодняшнее поведение, и я ожидаю также, что вы прибудете сюда со своей супругой!
Людовик молча поклонился и покинул бальный зал. Но столько во всей его фигуре и походке было презрения, что Карл позеленел от злости. Анна-Мария тоже извинилась и направилась к выходу, и тоже проделала это дерзко и презрительно.
— У нас гости из Испании, мадам, — попробовал остановить ее Карл. — Разве вы забыли об этом?
— А мне кажется, это вы забыли об этом, — небрежно скосив на него глаза, процедила Анна-Мария и покинула зал.
Она шла и думала о том, во что обошлось Людовику его стремление помочь ей, ругала себя, что дошла до такого апатичного, вялого состояния. Пусть только король явится ко мне для объяснений, я ему устрою такую семейную сцену, какой он еще не видел. Все, я, кажется, вполне очнулась от этой мрачной летаргии. Анна-Мария сбросила с себя черное платье и, смяв, швырнула в шкаф.
Людовик ехал в Орлеан и насвистывал. По его волосам струился ночной ветерок, напоенный влагой и ароматом леса. Ну что такое королевская немилость по сравнению с жизнью Анны-Марии, которая сейчас постепенно возвратится к ней? Да ровным счетом ничего. А то, что отобрали губернаторство в Нормандии, так это просто чудесно.
Глава 22
Два года держали Людовика вдали от двора. За это время Анну-Марию преследовало одно несчастье за другим. Она родила девочку. Увы, через несколько дней ребенок умер. Спустя три месяца она забеременела вновь, и в августе 1497 года родила крупного мальчика. Весь двор ликовал. Она раздала кормилицам амулеты, чтобы защитить дофина от порчи: иконки святых, куски черного воска в кошельках из золотой парчи и даже шесть змеиных языков различных размеров, зашитых в нарамник.
Ничего не помогло. Мальчик не прожил и недели. Но уже такого горя, как при потере Карла-Орландо, не было. Она держала себя в руках.
Дела в стране тоже шли не блестяще. По завершении итальянского похода много солдат умерло от болезней и еще больше осталось обездоленными. Не в состоянии найти работу и пропитание они бродяжничали и разбойничали на дорогах. Росло недовольство королем и его правлением. Наиболее отчаянные приходили к королевскому дворцу с требованиями. Некоторым из них в свое время были даны письменные гарантии, сейчас они добивались их выполнения. Служивый люд был придавлен налогами сверх всякой меры, ведь надо было погасить издержки прошедшей войны. И вот все это недовольство и брожение Карл счел самым удобным направить против Людовика, утверждая, что все беды проистекают из-за предательских действий герцога Орлеанского. Людовика обвиняли во всем, в чем только можно. И в чем нельзя тоже. Он оставил всякие попытки защититься от этого половодья грязи. Порой надуманность и идиотизм наветов вызывали у него приступ смеха, жесткого и зловещего, похожего на сами наветы. Некоторые пытались обвинить его даже в том, что он травит королевских детей, но этому, кажется, сам король не придавал значения.
