студентов русскому языку, а на его место в совхоз поставили Зотова.
— Вижу, нашенские. Садитесь! — крикнул Зотов.
Степану понравилось, что директор сам ведет машину, причем уверенно. Иногда повернется к ним вполоборота и почти на дорогу не глядит. Так могут ездить только люди, которые давно привыкли к баранке.
Степана Зотов узнал.
— Загостился что-то, Степан Никитич, — сказал он, — тут слухи пошли, что вовсе не вернешься.
— Да, теперь я, считай, отрезанный ломоть. Работаю автокарщиком на заводе.
— Вот те раз, ексель-моксель! — воскликнул Зотов. — А как Лубяна?
Почему-то к месту и не к месту вставлял Зотов эти свои слова, вроде любимых Степановых «сундук, сорок грехов».
— А видишь ли, товарищ Зотов, тут мы одно время сами на себя махнули рукой. Живем далеко, молоко не доится, зерно не растет. Чем у себя людей смешить, дак лучше в другом месте делом заниматься.
— Ну, теперь по-иному будет, — сказал Зотов.
— Дак кто себя хулит, когда начинает. У всех все хорошо поначалу бывает. Вот я уж много председателей пережил, — начал Степан, — ни один ведь себя не хаял, когда на председательский стул садился.
— Я-то какой по счету?
— Дак ты ведь директор. Директор-то первый. А председателей я пережил двадцать пять.
Зотов посерьезнел и сказал:
— У меня, Степан Никитич, есть одно положительное качество. Может быть, единственное: я знаю, что не больно-то я хороший. На одного себя надеяться не могу. Всех поднять и общими силами делать.
Степан промолчал. И Геня поначалу складно говорил, а потом вовсе замолк. Зотова, видно, это задело, переключился на Аграфену:
— Ты, бабка, я слышал, ворожбой промышляешь? Хочу вот все проверить тебя. Если действительно умеешь угадывать, возьму к себе в штат главной гадалкой и как специалисту платить стану девяносто рублей, ексель-моксель! А то никто узнать не может, то ли жара, то ли холод будет. Вот скажи-ка для начала, тронулась ли Чисть? Мне позарез надо в Лубяне быть.
Тетка Аграфена запыхтела, завозилась на месте. Такой разговор был ей вовсе не по нутру.
— Не туды, дилектор, гнешь. Какая ворожба? У меня травы, а их в аптеке продают. И пользовать этими травами врачи дозволяют, ежели кому по скусу. Не говори так, а то беду накличешь.
Язык у тетки Аграфены был всегда колючий и едкий, что осиное жало, а тут поостереглась, прикинулась вовсе смирной старухой. На что Тимоня говорлив, а с матерью не мог найти сладу.
— Ты уж к ворожбе не гни, Кирилло Федорыч, не гни, — убеждала она директора. — У меня трава да ягода: мята, валерьяна, малина, черница. Все знают, што они полезны.
— Ладно, ладно, — отстал от нее Зотов, видимо думая о своем. — Правильно ты, бабка, говоришь, что перегибать нельзя. Только один раз хорошо-то получилось, когда палку перегнули. Из нее колесо получилось. Благодаря этому и едем.
У Чисти галдели мальчишки, ожидая ледохода. На берегу по суетливой поступи узнал Степан лубянского жителя — конюха Петра Максимовича Куклина. Он выглядел еще суше, личико сморщилось, стало вовсе как дряблая картофелина, но такой же был подвижный.
— Давайте-ко присаживайтесь на бревнышко. Посидим не ради кумпанства, а ради приятства, — обрадовался им Куклин. — Теперичка речку не перейдешь, мост только-только до вас мужики убрали.
Зотов расстроился:
— Тьфу, ексель-моксель, окаянная река: как так «не перейдешь»? Мне надо на собрании быть. Дело неотложное.
До Лубяны рукой подать, крайние дома и комолая, без креста, колокольня старой церкви — клуба — виднелись отсюда.
— Надо быть, а не будешь. Вода не девка, не уговоришь! Кури лучше табак. Успокоишься, — сказал Петр Максимович.
Зотов не верил, что перебраться через реку нельзя. Ходил по берегу, печатая резиновыми сапогами крупный узор, выглядывая, не произойдет ли какая оказия. Лицо у него было озадаченное, сердитое. Шляпу снял, вытер платком лысину. Молодой, а лысый. Волосы на висках словно куржавиной прихватило. «Переживает, видно, много, — подумал Степан. — Оттого и лысый и белый».
— Идти-то через речку опасно, Кирилло Федорович, — сказал Степан. — Правда, на фронте хаживали. И я ходил.
— И я ходил, — вставил свое слово Петр Максимович, — но я тогда моложе, еще в степенных годах был.
По льду вовсю бегали мальчишки. Ребята, выросшие на реке, воды не боятся. Лубянцы в ледоход баграми ловили дрова. Бревна, погруженные в воду, плыли, как большие рыбы, иные топляки как сомы, только передний конец виден из воды. Наскочишь на него, так боднет лодку, не усидишь. А Серега на льдинках с шестом катался и, стоя на бревне, мог проплыть. А как вот теперь-то перебраться? Ольга там ждет не дождется. Защемило у Степана под сердцем, побежал бы по льду. До вечера-то больно неохота ждать. Приблизился к Зотову.
— Может, рискнем, пока лед держит? На худой конец раньше срока окунемся. Не больно глубоко здесь, — сказал он.
Зотов посмотрел на него пристально. Не шутит ли? Словно увидев что-то до сих пор не замеченное в его глазах и лице, сказал:
— Ну что ж, коль ты такой… Вдвоем-то, может, и переберемся.
— Что ты, Степа, вовсе спятил? — запричитала тетка Аграфена, увидев, что Степан и Зотов подбирают доски и жерди. — Отступитесь, мужики. К вечеру ведь переедем по воде.
Но Степан не хотел отказываться от своей затеи. Надо перейти. Тем более что Зотова подбил на это. Потом подумал: вдруг и вправду что случится? Скажут — вот дурак! Но отмел опасения: не должно. Сколько раз ходил и ездил по молодому льду, ничего не случалось. Правда, тогда была нужда неминучая, а теперь-то что за нужда?!
— Ладно, я один сначала, а потом уж вы, — распорядился Степан и пошел, взяв наперевес жерди.
Зотов двинулся за ним. Степан бодрил себя тем, что лед еще крепок, что впереди не видно разводий. Перейдет и Ольгу не под вечер, а уже сейчас увидит.
Миновали ломкую полосу припая, перешли на скользкую, как мокрое стекло, середину. Хлюпала под ногами наледь, преграждали путь поднявшиеся на дыбы бутылочно-зеленые льдины. Помогая друг другу, перебрались через этот залом.
— Степан Никитич, — попросил Зотов, — дай я вперед пойду.
Директор был в легкой стеганке, а Степан не догадался снять свое полупальто. Кроме того, тащил сумку, в которой лежала шаль — подарок для Ольги. Не хотел являться к жене с пустыми руками. Но Степан шел впереди. Если искупается, так он.
Оттого, что шли вдвоем, веселее было на душе. И совсем не чужим, а давно знакомым человеком казался ему новый директор, который из-за того, чтобы поспеть на собрание, рискнул перебраться через реку. А на ней вот-вот тронется лед.
Считай, уже перешли Чисть, но вдруг у самого берега возникла длинная полынья.
