заготовку столбов. Степан работал на новом тракторе, бревна трелевал. Директор временами сам вместе с мужиками столбы ставил.
Геня-футболист стороной обходил, когда грудился народ, а этот лез в гущу. Геня на работу являлся к девяти по старой городской привычке и уходил в шесть, а этот уже в пять утра объедет все фермы, узнает, где какие дела, кормов добудет.
— Кабы не сглазить, — говорил Степан Ольге о Зотове. — Дельной, видать, мужик. Прямо скажу, иногда даже геройский. Себя не жалеет.
В новом Доме культуры, когда было открытие, достал Зотов вместо доклада какие-то измятые бумажки. Все уж забыли про Егоровы стишки. А это они оказались. И прочитал их Кирилл Федорович. Что смеху было! Над Егором хохотали, над своим неверьем.
А с Егора как с гуся вода — вместе со всеми ржал.
— Это ведь я нарочно, штоб тебя, директор, раззадорить.
В прежнем клубе были скрипучие хромые скамейки, экран чуть ли не на нос свисал. Кто сидел в переднем ряду, голову задирал. И стужа была зимой такая, что валенками звуку добавляли слабым динамикам.
А теперь эдакий дворец украсил Лубяну.
На открытии Дома культуры было угощение, потому что аккурат с концом уборки совпало. Мужики подначивали Макина: ну-ко спой, Егор, про посулы-то.
— А идите вы, — отмахивался тот. — Кабы не мои частушки, Зотов бы пять лет этот дом строил, а он за два успешил.
Степан, расчувствовавшись, пошел навстречу Кириллу Федоровичу с раскинутыми руками и дрогнувшим голосом сказал:
— Дак пошто ты, Кирилло Федорович, в своем управлении-то столь долго сидел, к нам не ехал? Мы бы с тобой таких тут делов наворочали.
Было у Степана на сердце хорошо, и не по-мужицки отсырели глаза.
— А ты не уйдешь, Кирилло Федорович? — с опаской спросил он.
— Ну что ты, Степан Никитич, мы ведь еще, считай, ничего не сделали, — успокоил его Зотов.
У самого Зотова жизнь, наверное, не всегда была сладкая. И от жены ему, видать, доставалось. Тут уж над совхозным директором брал верх директор школьный: жена директором в школе была.
Маргарита Михайловна выступала с докладами, как надо воспитывать детей, как культурно себя вести. И, оказывается, Кирилл Федорович держал себя тоже не так, как надо. Лубянские жители правду ли говорили или врали, но на правду было похоже: Маргарита Михайловна недели две не разговаривала с Кириллом Федоровичем из-за того, что он на открытии Дома культуры забыл о своем директорском звании — песни пел со всеми и пошел плясать вприсядку с Нинкой. Квартира его рядом с Домом культуры, так Маргарита Михайловна видела, как ее муж, блестя очками и лысиной, приплясывал в кругу доярок, отбивавших топотуху. Осердилась не на шутку Маргарита Михайловна, сказала:
— Это, Кирилл, подрывает твой авторитет. Неужели ты не можешь понять, что надо иметь какую-то самодисциплину? Иначе тебя вообще будут ни во что ставить.
Он будто пообещал, что плясать вприсядку не станет.
И еще что перенял Зотов: крепкие дома из маленьких деревень надумал он стаскивать без разборки. Убирали печь, под дом, поднятый на домкратах, бревна-лыжи подводили — и поехала деревня. Первым Нинкин дом перевозили из Сибири. Выпросил Зотов «С-100» из «Сельхозтехники», да свой один был, запрягли гусем. На один трактор Степану пришлось сесть. Тогда еще Зотов его правой рукой считал. А вышло так — проезжал директор мимо, выглянул из машины:
— Степан Никитич, дом перевозим без разборки. Поехали. Такого ты еще не видывал. Посмотришь.
Степан забрался в газик. Любопытно взглянуть.
И вправду — через поле ехал Нинкин дом, срубленный дядей Яковом. С резными наличниками, со скворешней на углу. Сестренница Степана Нина шла следом с сумкой в руках. Утиралась углами платка. Жарко было. А тракторист Егор Макин не больно, видать, приспособился к такой машине. Дергал тросы так, что дом вздрагивал.
— Чего он делает, ексель-моксель, что делает! — закричал Зотов и застучал по клаксону. Видно, думал сигналом образумить Егора. — Разве так перевозят?
А Макин, подергивая дом, ехал и ехал. Видно, не чуял беды.
Газик подлетел к трактору.
— Ты чего делаешь? — закричал на Макина Зотов.
— Как чего?
— Да ты понимаешь ли, если уронишь дом, ведь вся наша идея с перевозкой пойдет кобыле под хвост!
Подошла Нина, лицо заплаканное. В кирзовой сумке торчит целая батарея поллитровок, одна уже наполовину опорожнена.
— Дак, Кирилло Федорович, он все так дергает дом. Дернет, выскочит и говорит: «Если не плеснешь водки, растрясется хорома». Уж два раза наливала. Не жалко вина ему, пей бы, дак дом жалко, и вправду уронит.
Зотов не дослушал. Лицо его пошло пятнами. Худощавый, тонкий, он схватил длинного Егора Макина за отвороты пиджака, встряхнул и влепил пощечину.
— Вон отсюда к чертовой матери, вон!
Степан испугался, хотел унять директора, поймал за руку, но тот еще успел смазать Макину по шее.
Спотыкаясь, Егор отбежал в сторону.
— Я в милицию, я к прокурору… Попомнишь меня, Зотов. Простых колхозников лупить! Это тебе не крепостное право. Свидетели имеются у меня.
— К-катись, ексель-моксель, хоть к черту в преисподнюю. Жалуйся! Тьфу… — И замахал рукой, будто угодил в грязь.
Степану тоже было не по себе, а Нина испугалась:
— Дак чо это, мужики? Нельзя ведь так, мужики. Ведь трезвые.
— А ну, Степан Никитич, садись ты на трактор, — сказал хмуро Зотов.
Так вот и случилось, что первый дом в Лубяну из малой деревеньки пришлось перевозить Степану. В Сибири остался только один дом Аграфены Карасихи, матери Тимони-тараторки. Та и в одиночку не боялась жить.
Макин шел на расстоянии от движущегося дома, грозил кулаком Зотову, но подойти опасался. А потом куда-то исчез.
Степан приволок дом на то место, которое было определено, а сам скорехонько кинулся искать Егора. Возьмет да вправду поедет жаловаться. Тогда Зотову худо будет.
Степан нашел Егора на тракту. Тот махал поднятой рукой, хотел остановить машину. Видно, вправду надумал ехать в район с жалобой на Зотова.
Степан принялся его уговаривать, чтоб не ездил.
— Н-не, я так не оставлю, — горячился Егор, — чтоб колхозника бить. Это он мне за мои стишки…
— Да чо ты плетешь, какие стишки, сундук ты, сорок грехов! Почто трос-то дергал? Дом-то и вправду завалил бы. Не езди. Кто с тобой с пьяным станет разговаривать? Еще дадут пятнадцать суток по мелкому.
— А станут, — завидев машину, опять пошел Егор на середину дороги. — Может, я от обиды выпил. Прокурор поймет.
— Да брось ты, Егор. Выпил-то ты еще в тракторе, я ведь знаю, а от обиды добавил.
Кто знает, сумел бы уговорить Степан Егора или нет. Прибежала Нина звать их на подъемку
