в боевую дружину добровольцев рабочих.
Когда юноша сошел со сцены и пробрался к задним рядам собравшихся, его сзади кто-то остановил.
Анатолий поднял голову и оглянулся.
Возле него была покорная, боязливо взглянувшая ему в глаза Клава Чистозобова, с которой он когда-то так раздосадованно расстался в заречной роще.
Анатолий вспыхнул, взволнованный ее видимою покорностью, и быстро подал девушке руку.
— Толя, вы не можете пойти сейчас со мною, я хочу сказать вам о себе, чтобы нам никто не мешал?.. Пройдемтесь хоть по улице.
Анатолий секунду подумал.
— Пойдемте со мной...— сказал он ей.
Он решил спуститься с девушкой в безлюдные, вследствие нерабочего дня, мастерские. Ближайшее к столовой литейное отделение, как и кузня, имело полужилую кладовую, где собирались иногда летучие кружковые совещания подпольщиков рабочих. Для того, чтобы попасть в цех, нужно было только пройти обрыв, отделявший столовку от тыловых зданий мастерских.
Они минули насаждения нескольких чахлых деревцев на этом обрыве и вошли в помещение цеха. Большое, пахнущее перегаром чернозема, кирпича и металла здание было совершенно пусто. Красные деревянные модели, формы частей и литые то свежего наждачного цвета, то ржавобурые остовы и скопления металлических громад ничем не оживлялись.
— Здесь, как в царстве каком-то! — полушопотом произнесла девушка.
— Царство заколдованных царь-голодом людей. Литейщики — это подданные этого царя, — согласился рабочий.
Они подошли к входу в кладовую.
— Обождите, Толя, — произнесла она, опираясь на куб для кипячения воды возле входа, — может быть мы напрасно идем...
Анатолий остановился, чувствуя, что девушка хочет сделать нужное ей после их первого свидания объяснение.
— Я, Толя, — опустила девушка глаза, — полюбила вас еще больше. Я тогда поняла, что если я такой непонятливой останусь, то вы меня полюбить не сможете. А когда я узнала, что вас арестовали, то я решила тоже вступить в вашу партию. Но мне не к кому было обратиться. Я хотела узнать, что нужно сделать, чтобы все понимать. Теперь делайте со мной, что хотите, Толя, только скажите, какую девушку вы можете полюбить и как она должна поступать. Скажите мне откровенно, не подделывайтесь ко мне, я все одно буду такая, как вы хотите. Вы меня отвергли за то, что я шла за верующими?
Клава покраснела и ей так было стыдно, что у ней на прячущихся глазах почти выступали слезы.
Сабинин минутами черствевший, минутами, наоборот, начинавший томиться и любить девушку, успокоился, когда она задала вопрос.
Он секунду помедлил, намереваясь ответить ей с товарищеской вдумчивостью и прямотой.
— Во время революции во Франции, — сказал он сдержанно, — когда там рабочие сражались против короля так же, как мы теперь боремся против самодержавия, если королевские солдаты, дружившие с работницами, выступали против рабочих, то некоторые женщины загораживали им дорогу, вступали также в бой, распаляли солдат и, подымая им на зло подолы юбок, кричали: «стреляйте, собаки!» Таких отчаянных женщин я любил бы, не видя их в глаза даже.
Девушка наклонила голову и прислонилась ею к Анатолию.
— Толя, ты куда захочешь, сможешь меня послать, хоть на смерть, и я все сделаю. Я хочу, чтобы ты меня любил.
Анатолий прикоснулся к девушке; Клава прильнула к нему. Потом он толкнул дверь, возле которой они стояли. Затем он поднял на руках девушку и шагнул с ней в помещение.
* *
*
Анатолий, предприняв организацию рабочих десятков чувствовал, что он поступает не так, как поступал весь комитет и как думали поступать впредь определявшие линию организации меньшевики. Но он еще не решался назвать себя большевиком, хотя и догадывался, что по существу его образ действий знаменует собой ничто-иное как бы большевистскую революционную активность, Он с нетерпением ждал, чтобы ему кто-нибудь подтвердил это. И вот приехал Матвей.
На следующий же день после приезда его более искушенного в политике «закадыки» старинные друзья встретились и посвятили свои разговоры как воспоминаниям, так и выяснению своего единомыслия. Они решили вместе вести открытую большевистскую линию и не скрывать, к какому крылу партии они принадлежат.
Матвей одобрил все, что уже сделал до сих пор Анатолий. Он сообщил кроме того о том, что ожидается приезд Семена Айзмана.
— А как он? — спросил Анатолий.
— В Петербурге он видно колебался. Но здесь он будет с нами. Он и в Петербурге среди меньшевиков проповедывал свое. Только делает это он не по-нашему, так, что искры летят от логунгов, больше со смехом, да шутками. Душевный парень... У него больное сердце и он может умереть...
— Ну, пока умрет, еще работнем вместе...
— Да, старую компанию опять соберем вместе... Заживем на всех парах, Анатолий. Еще женок, пожалуй, добудем себе. Ты уже женился?
— Почти...
— А! Ну, за мной очередь...
Матвей засмеялся. У Анатолия смягчилось лицо.
— Ты что собираешься делать?— спросил Анатолий.
— Завтра буду митинговать в Александрово-Грушевске, а затем поеду в Сулин и, вероятно, Гурвич пошлет еще куда нибудь...
— Хорошо... Разведешь большевистскую заразу.
— Да... надо попробовать, иначе нам устроят такую баню скоро, что погромы покажутся мелочью. Дело идет к этому...
Приятели задумались.
* *
*
Прошло около месяца. Матвей только-что возвратился из Тихорецкой, где он проводил митинги. В воздухе уже запахло реакцией; кое-где начались разгромы рабочих организаций. Зная это, Матвей сговорился с руководителем Тихорецкой группы, профессионалом Кубанцем, что тихорецкие товарищу, обезоружившие при Матвее полицию и вскрывшие в каком-то товарном вагоне ящик с полсотней берданок, по его вызову немедленно приедут в Ростов, на помощь дружине, если здесь начнется восстание.
Первый же встреченный Матвеем на вокзале товарищ сообщил ему о событиях последних суток в Ростове: только-что освобождено из тюрьмы под угрозой новой всеобщей стачки и движения рабочих в город несколько арестованных было членов президиума Совета, во главе с его председателем. По поводу провокационного ареста на завтра в помещении Совета назначен общегородской митинг.
Матвей приехал поздно вечером и потому поделиться мнением о возобновлении старых приемов самодержавия в борьбе с организацией рабочих ни с кем не мог. Но как только наступило утро, он уже был в Совете.
Председательствовал и руководил всей работой Совета Рабочих Депутатов Милон Гурвич. У арестованного и только-что освобожденного меньшевика было обескураженное настроение. Он как раз перед митингом проводил экстренное заседание комитета, на котором единомышленники Матвея, Анатолий и Семен Айзман, приехавший из Петербурга вслед за Матвеем для похорон Клары, ультимативно ставили вопрос о восстании.
Большинство комитета решительно возражало против всех выступлений, которые могли
