Грей поднес букетик к лицу. Вдохнул сладкий, отдающий мятой и жимолостью запах.
— Как тебя зовут, малышка?
— Лара, Император. Я знаю место, где целая поляна таких цветов.
— Может быть, ты мне покажешь ее?
— Это далеко, Император.
— Зови меня Грей. — Император с трудом оторвал взгляд от лица девочки. Посмотрел на растерянного мальчика, подмигнул ему и протянул весь букет. — Ничего, что далеко, Лара. Я попрошу дать нам хороший флаер.
Заминка тянулась слишком долго, чтобы быть случайной. Президент Таури, которого близкие друзья по-прежнему называли «полковник Штаф», слегка повернул голову к директору СИБ Таури. Рядом с ними никого не было, и президент спросил прямо:
— Кого выпустили приветствовать нашего Высокоморального?
— Девочек не помню, господин президент. Список менялся раз двадцать… сплошные интриги и просьбы. — Он помолчал и добавил: — Мальчик — мой внучатый племянник.
— Забавная идея, но, похоже, ты просчитался.
Император Грей шел по посадочному полю, о чем-то разговаривая с одной из девочек.
— Это протеже Фискалоччи, — понижая голос, сказал директор СИБ.
— Кто-то выигрывает, кто-то нет, — равнодушно сказал президент. — Хорошо, что ему хоть одна понравилась.
Широко улыбаясь, он двинулся навстречу Императору.
6
Получить эти места наверняка стоило Ванде не только денег, но и связей. Балкончик с тремя креслами находился всего метрах в пятидесяти от трибуны. В огромном здании театра было много хороших мест, но это отличалось не только прекрасным видом на сцену, но и иллюзией уединенности.
— Рашель видишь? — тихо спросила Каховски. Дач пробежался взглядом по залу:
— Нет.
— В последнем ряду. По центру.
Дач кивнул, поднес к глазам бинокль. Девушка казалась очень спокойной, отстраненной от всего происходящего. Она сидела рядом с плотным мужчиной, на груди которого поблескивали планки медалей и крошечный орден «Карающего Меча». Кей поспешно отвел бинокль и сказал:
— Ее мать не пришла.
— Да, я разговаривала с ней. Она очень расстроена. У нее строгие взгляды.
Кей вновь посмотрел на трибуну. Там суетился паренек в форме таурийской полиции — стряхивал невидимые пылинки, передвигал хрустальный бокал, добиваясь ведомой лишь ему симметрии.
— Задерживается Грей.
— Прекрасно. — Ванда скупо улыбнулась. — Император всегда был точен на церемониях.
Едва слышно заиграла музыка. Гимн Империи поплыл над залом, на мгновение заглушенный шорохом тысяч встающих людей. Паренек быстро шмыгнул в сторону. Из темноты сцены выступил мужчина в нарочито старомодном костюме. Длинные, блестящие от лака волосы падали на потертый пиджак. Мужчина взмахнул рукой, поднося к губам микрофон.
— Сам Микеле-Микеле, — с явным удовольствием сказала Ванда. Лучший тенор Империи и прежде сопровождал Грея в Преклонениях Ниц.
Империя… Империя… —
тихо, словно пробуя голос, пропел мужчина. Зал отозвался слитным многоголосым эхом:
— Империя…
Дач, плотно сжав губы, смотрел на певца. Потом протянул, почти точно скопировав голос Микеле-Микеле:
— Империя.
Сцену окутало облако голубого света. Певец встал на одно колено и взлетевшим голосом запел:
Империя, Империя, ты самая могучая,Империя, Империя, любимая моя…
Дач шевелил губами, повторяя слова. Империя не виновна ни в чем. Виновны только люди.
И снова поднят стяг…
Микеле-Микеле, не вставая с колен, повернулся в темноту сцены. Облако света уже сформировало флаг.
— Внимание, — шепнула Ванда. Сквозь бесплотный мираж шел Император.
На мгновение Дач ощутил разочарование. Грей не казался человеком, вторые сутки подвергающимся психоломке. Такой же, как на картинах и в TV-передачах. Плотный, пожилой, лишь одетый сейчас не в эндорианскую тунику, а в шорты и короткую рубашку по моде Таури.
Он мог быть кем угодно — но не безумцем.
Грей опустился на колено перед Микеле-Микеле. Красно-голубой флаг бился за его спиной.
— Не перед человеком преклоняюсь, перед Империей, — неожиданно хрипло сказал Микеле-Микеле. У него словно было два голоса — для пения и для разговора.
— Не Империя преклоняется, а Император, — ответил Грей.
Они поднялись — Грей пожал руку певцу, и тот неторопливо ушел в темноту.
Дач почувствовал возбуждение. Голос! Голос Императора изменился. В нем отчетливо прорезался эндорианский гортанный акцент, от которого Грей избавился столетия назад. Возрастная регрессия?
Кей взял Каховски за руку, быстро сжал пальцы. Ванда ответила неожиданно сильным рукопожатием. Она тоже заметила или почувствовала его радость.
Грей вышел к трибуне, низенькой, полупрозрачной, из серого стекла. Обвел взглядом зал, тихо произнес:
— Лучшие из лучших бойцов Империи колонизировали Таури. Я знаю, вы здесь, мои боевые товарищи…
Он тянул слова. Едва заметно, словно заставлял себя говорить, думая о чем-то другом.
— Сколько лет… сколько лет… Мы победили в войне, мы покорили Галактику. Помните? Тогда жизнь пьянила…
Зал сидел тихо, зал слушал. А вот в первом ряду, где вместе с планетарным руководством сидели придворные, возникло легкое движение. Император уклонился от намеченной речи.
Дач и Каховски обменялись торжествующими взглядами.
— …сейчас жизнь просто длится. Я чего-то ждал от этого Преклонения… не знаю. Увидеть ваши лица, понять, что я еще не стал живым знаменем…
Император обернулся к голографическому стягу, полощущемуся на сцене:
— Вам не надоели иллюзии? Уберите этот… фейерверк. Нельзя делать флаг символом, сквозь который можно пройти! Ваши знамена… сто раз подобранные в обломках звездолетов, поблекшие от излучений, где они? Вы отметили ими границы своих садов?
Зал зашумел. Едва уловимо, растерянно.
— Таури… Сад… Рай… Прожили жизнь и заслужили рай.
Сцена погрузилась во тьму, флаг погас. В глубине кто-то суетился, потом двое мужчин торопливо вынесли к трибуне настоящее знамя, поставили, прислонив. Знамя свисало вдоль древка, торжественности в нем было не больше, чем в тряпке.
— Так, — изменившимся тоном произнес Император. — Подданные мои… Верные сыны и дочери Империи! Я горд вступить на вашу землю — не Императором, человеком. Жемчужина наших планет Таури…
Он замолчал. В зале нарастал шум. Потом исчез разом — это включились звукоподавители.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
