на поле боя.
– Не в первый же раз.
– И я это исправлю. – Краснота сошла с его лба и щек: Сармат снова смотрел внимательно и ясно. – Эльма залатает драконью кожу, и она станет не хуже прежней.
– Лучше убеждай в этом тукеров. Не меня.
Сармат и убеждал: целый лагерь рутинно шелестел за их спинами. Непросто умаслить ханов, батыров и княжегорских дружинников, если являешься к ним человеком, утратившим змеиную чешую. Было бы разумно, если бы Сармат остался в Матерь-горе и дождался, когда камнерез закончит волхвовать над его драконьим телом – но как долго ждать? А если задача, которую он доверил Эльме, окажется невыполнимой? Ему не хотелось думать об этом, но тукеры по-прежнему составляли большую часть его войска – если Сармат, их божество, трусливо спрячется, они развеются по степи.
Сармат задумчиво посмотрел вдаль.
– Я плохой брат.
– Не то слово.
– Но заметь, и ты немногим лучше. Я… оступился у Старояра, и мне жаль. Но в следующей битве я тебе помогу.
Он давно не воевал в человеческом теле – позабыл бы, как это делать, если б такое можно было забыть. Сармат отвык от этой оболочки, пригодной лишь для разговоров и любви – войне куда больше подходила крепкая драконья шкура, но ничего, сдюжит. Его руки помнили, как держать оружие, а язык – как звать людей на бой. Этого достаточно.
Сармат уверял не только других, но и себя, а в груди тоскливо ныло – потерял он свою чешую, вишнево-пламенную. Свои когти, зубы, крылья, мощь удара и силу рыка – все утратил по собственной дурости, и неизвестно, вернет ли. В нем зрело бездонное отчаяние, страшное неудовольствие самим собой, и Сармат делал все, чтобы не дать им воли.
Он зажмурился – ненадолго, всего на мгновение. За его веками зажелтели последние теплые лучи.
Ярхо помедлил, поскреб шею кончиками невыточенных ногтей. Сармат уловил это движение – которое по счету из человеческих? Видать, не помог камень, которым Эльма укрыл трещину его панциря, только хуже стало.
– Зачем тебе понадобилось писать Горбовичу? – спросил Ярхо негромко. – Всю битву будешь за ним гоняться? Приказал бы тукерам – любой багатур с радостью принес бы тебе его голову.
– Брат мой. – Сармат вытянул ноги. – Я не в том положении, чтобы посылать их за головами моих врагов. Раньше ни у кого не возникало сомнений, что я могу уничтожить всех, кого пожелаю. Это тебе можно упрекать меня в слабости, им такого и подозревать нельзя. А я очень их огорчил.
Сармат помолчал, наслаждаясь предвечерней тишиной.
– У меня не осталось ничего, что внушало бы им трепет, – сказал он шепчуще. – Ни обжигающего дыхания, ни размаха крыльев размером с княжий терем. Но я хочу успокоить их: они не ошиблись, когда назначили меня божеством огня, войны и ратной удачи.
Он посмотрел на Ярхо, и глаза его были особенно расчетливыми и темными.
– Это я поднесу им голову Хортима Горбовича на золотом блюде, когда созову новый курултай.
* * *
Больше всего на свете ему хотелось воспарить, как раньше. Рассмотреть змеиными глазами Маково поле, отпечаток их с Ярхо былых побед. В ковер из трав вплетались полевые цветы – васильки и пижмы, лиловые мелколепестники и купальницы, от желтых до оранжево-красных. Там, где небо сходилось с землей, высились зеленые кокошники гор – первое дуновение осени золотило листву на их боках. Матерь-гора стояла отдельно, медно-изумрудная, укрытая неплотным туманом.
Он хотел бы видеть это драконом – коней, несших своих всадников на смерть, и тяжелый клин Ярховой рати, надвигающийся на дружины. Ярхо не торопился, а тукеры не налетали на ряды противников смертоносным вихрем. Врагам бы понять, что это – неспроста, но даже если бы они почуяли западню, что бы теперь сделали? Отступили?
Не уйдете, знал Сармат. Сегодня – не уйдете.
Ему не хватало силы лап, способных переломить вражьих витязей, и ветра, подкидывающего его к самому солнцу. Не хватало огня, шедшего горлом. Но ничего, думал он, любезные князья. Будет вам вместо драконьего пламени иной огонь: волна горящих стрел шипела, как штормящее Перламутровое море, и с треском опускалась на ровный дружинный строй. Можно было обойти все Княжьи горы, но не найти лучников лучше, чем тукеры.
Стрелы летели, охваченные красными огоньками – от спущенной тетивы до зазора в княжегорском доспехе. Иные же падали в поле, и Сармат чувствовал запах дыма, за годы мятежей ставшего ему родным. Будь он драконом, он бы ощущал запахи иначе – не столько носом, сколько трепещущим языком, выступающим за острые зубы. Но сейчас его язык выбивал слова.
Как он подначивал свои войска, как кричал, как смеялся! Слышали бы его там, на небе или под землей, среди богов, сидящих на своих престолах, так, может, и сами бы позвали Сармата разделить их божественную юдоль. Он был ал и громкоголос. До того, как рать пошла на рать, и позже – Ярхо всегда смыслил в ратной науке куда больше, чем он, но только Сармат сумел бы стать символом, за который захотелось бы умереть. Он мог бы скрыться в рядах верных батыров, но не скрылся – пусть смотрят на него, золоченого, пугающего в своем расчетливом веселье. Пусть видят его не змеем, но человеком, а может, страшнее всего то, что он и в человеческом обличии – змей.
Враги еще пожалеют, что лишили его чешуи: вместо драконьих когтей их ждала кара и того хуже.
Княжегорские дружины летели навстречу быстрее, чем войска Ярхо и Сармата, а их передвижные катапульты били тяжелыми ядрами. Но их атаке не суждено было стать разрушительной: княжегорцы достигли середины поля. Почувствовали, поди, какая под ними стала неверная, рыхлая земля, только поздно. Их первые ряды увязли, сбились – и повалились вниз, ближе к чертогам матери Тюнгаль.
Ярхо приказал своим каменным людям вырыть четыре глубокие, длиной в несколько саженей волчьи ямы. Он повелел прикрыть их травой и почвой, а Сармат настоял, чтобы в ямы вбили колья: теперь люди и кони, вереща и падая, увлекали за собой соседей и напарывались на острия.
Дружинные ряды смешались. Кони исступленно ржали, а всадники пытались удержать их от падения – но соратники, несшиеся следом, не успевали остановиться и сталкивали и их.
Крик поднялся до неба.
Сармат привстал в стременах.
– Что, – засвистел залихватски, – любо ли служить моим врагам?
И захохотал, хотя ему вовсе не было смешно.
Ярхо не дал противникам опомниться, и его войско накрыло ломаную, вопящую сутолоку – смотреть противно, а Сармат ведь многое повидал. Но он и смотрел, и слушал, и несся первым из первых. Ярхо советовал ему беречь себя, раз уж он
