воюет в тонкой человеческой коже, только Сармат не мог себе этого позволить. Поэтому его конь топтал тех, кто еще надеялся выбраться из волчьей ямы, а сабля резала воздух с тонким девичьим визгом.
Но прошло время, когда Сармат красовался лишь для того, чтобы потешить собственную гордыню. Он ни на миг не забывал, что ему нужно делать – и чего от него ждал Ярхо. Противники отхлынули от ловушек, и Сармату было на руку их замешательство: по замыслу Ярхо, легконогая тукерская конница должна была обступить княжегорцев с обеих сторон. Сармат, ведущий за собой половину тукеров, обогнул волчьи ямы и ударил справа. Взметнулся над дружинными рядами, как хлыст.
Кровь закипела в жилах, однако ум Сармата остался удивительно ясен. Пусть он выглядит озверевшим, но размышлять будет трезво. Обыкновенно он был осторожен и не лез в бой, если не чаял выиграть, и его нынешняя храбрость была расчетливая, не от сердца.
Сегодня он бился беспощадно и приметно. Бармица прикрывала его лицо не полностью, чтобы противники видели его торжествующую улыбку и падающие на плечи волосы, по которым сумели бы его узнать. Он не боялся подлых ударов: спину ему прикрывали следовавшие за ним батыры и воины южных князей. Не боялся и прямых – сабля разошлась в его руках настолько, что дрожала от жара.
Высокий воин бросил копье в его коня – надеялся проткнуть круп, но острие лишь скользнуло по боевой попоне из связанных пластин. Сармат отыскал нападающего взглядом, развернулся к нему, налетел. Воин ответил мощным ударом – их кони едва не шарахнулись друг о друга.
У воина был удивительный шлем – с округлой железной полумаской, как носили на севере, без бармицы, но с наголовьем, напоминавшим верхнюю часть волчьей морды. Сармат уже видел такой, когда жег драккары его владельца.
– Здравствуй, князь! – Сармат дернул поводья, чуть отходя. – Ох жаль мне твои корабли, жаль. Хороши были!
Он помнил: князь Волчьей Волыни – великий воин. Яростный и удачливый, но и Сармат в прошлом на неудачу не жаловался.
Мстивой Войлич мог не услышать его издевку в шуме боя, но услышал. Ответ не заставил себя ждать. На Сармата обрушился меч – еще чуть-чуть, и перерубил бы его от ключицы до самого бедра; чудом успел уйти. Сармат вскинул руку, и его сабля достала князя, скользнула по кольчуге под мышкой.
Славно бьет, подумал он за пеленой напускного запала. Как Ярхо в его человеческие годы, ничуть не хуже.
– Сидел бы ты на своем севере, князь. – Показал в усмешке зубы. – Целее был бы.
Следующий напор был не слабее первого: Мстивой Войлич подстегнул коня, набросился свирепо. Сармат отсек удар – один, второй, железо лязгало о железо, – и приметил, как к нему подскочил другой княжегорец. Не успел он замахнуться на Сармата, как пал от копья верного батыра.
То-то же.
– Не угрожай мне, Сармат-змей! – засмеялся Мстивой Войлич. – Немного ты стоишь без своей чешуи.
Его конь перебирал ногами. Рука воздела меч, обагренный кровью Сарматовых приспешников.
Сармат ответил вполголоса:
– Посмотрим.
Он ударил коня пятками и вмиг оказался рядом со Мстивоем – стремительный, как бег молнии на небе. Еще через миг – кольнул воздух и убрался в сторону.
Всем был умел волынский князь, но Сармат знал, в чем тот мог дать слабину. Мстивою Войличу наверняка было привычнее сражаться на палубе драккара, а не в седле – Сармат же скорее бы разучился ходить человеческими ногами, чем ездить верхом. Его наставляли тукерские приятели, а кто бы знал о конях больше, чем кочевники?
Сармат, как потерял драконью кожу, выбрал из ханских табунов хорошего жеребца и успел его объездить – конь был ретив, но слушался беспрекословно. Сармат обтекал Мстивоя Войлича, как вода, бил то тут, то там, желая не столько ранить, сколько запутать, сбить с толку – резал у его спины и живота, правого плеча и левого локтя. Удары князя были тяжелые, точные, только ловить Сармата – все равно что хватать огонь голыми руками. Мстивой Войлич был правшой, бил накрест, и чтобы не подставиться под меч, Сармат снова обогнул его слева. Размахнулся и с налету уколол в грудь.
Скользящий удар княжья кольчуга бы выдержала, а под колющим сдалась – звенья разорвались, и острие глубоко вошло в плоть. Сармат провернул саблю, вытянул; хватка Мстивоя Войлича ослабла, пальцы выпустили поводья, а конь, почувствовав волю, встал на дыбы.
Сармат промчался дальше, обернулся. Князя выбросило из седла – он не упал на землю, запутавшись в стременах, и Сармат тонко хмыкнул: страшная его рана.
Смертельная.
На него набросился северянин – видно, желая отомстить за убитого господина, но куда там? Удар Сармата пришелся ему на подбородок, не прикрытый шлемом-полумаской. На него нападали еще и еще, а Сармат проносился мимо, и сабля гудела и танцевала в его руках.
Он раздраженно поморщился. В который раз посетовал, что видел битву не сверху, и даже не ради болезненной, царящей здесь красоты сражения и дня на исходе лета. Он привык видеть войска как на ладони – так сразу понимал, где требовалось его вмешательство, но теперь казался себе каплей в бурлящем потоке.
Княжегорцы оправились от изумления и выровняли ряды, но ненадолго. Их расщепляли Ярховы ратники, преодолевшие часть поля с ямами. Слева врагов теснила половина тукерского войска под предводительством умницы Алты-хана. А справа Сармат, ведущий разгоряченных всадников, вгрызался в староярские дружины. И уж в староярских дружинах он разрешил себе потешиться.
Сармат был готов терпеть лишь одного предателя: собственного брата. Ему казалось, при его приближении задрожало само знамя со староярской лисицей.
– Гэну мар таба! – закричал он на тукерском, осклабившись так, что свело лицо. Повторил для своих княжегорцев: – Напоите землю их кровью.
Он и сам давно преуспел в этом искусстве. Сколько было таких полей, и гор, и перелесков, которые он залил – боги, как часто так сравнивал! – багряным, княжьим цветом.
Тукерские всадники бросались врагам наперерез, кружили рядом. Там, где не бряцало оружие, щелкали кнуты – тукеры били по шеям, запястьям и коленям. В умелых руках кнут был чудовищен – княжегорцы терялись. Некоторые из них падали наземь и больше не поднимались: если их не губило железо, топтали кони.
Сармат увидел староярского княжича. Он знал, что Люташ Витович чурался боя, ссылаясь на нездоровье – кого, если не его сына, стало бы защищать несколько староярцев? Княжич был высок и силен. Он самолично проломил грудь отмерекскому княжегорцу и не вспомнил даже, что раньше их княжества были в дружбе. И нечего вспоминать: в вечную дружбу Сармат не верил.
Ему преградили путь: сначала –
