Ланс устало опустился в кресло, стоящее напротив стола, и щелчком пальцев зажёг свечу в подсвечнике. Ночь Самайна, как всегда, выдалась тяжёлой, и до рассвета было ещё далеко. Но ведь к Карэле, как-никак, он забежал по работе? А чашка кофе – не такая уж большая задержка.
Откинувшись на спинку, Ланс прикрыл глаза. Однако стоило ему расслабиться, как рядом с креслом раздалось робкое покашливание.
– Добрый вечер, – вежливо поздоровался Ланс, с некоторым недоумением разглядывая призрак пожилого мужчины с неприятным лицом, который нерешительно топтался посреди комнаты, под бамбуковым скелетом. Похоже было, что мужчина собирается с духом, чтобы сказать что-то важное.
– Простите меня, господин рыцарь! – наконец взмолился призрак. И, видя искреннее недоумение на лице Ланса, растерянно добавил: – А вы меня не помните?
Майз Самнери ожидал чего угодно: криков, проклятий, упрёков и угроз. Даже мести, хотя отомстить призраку довольно трудно. Но к тому, что о его преступлении и думать забыли, он оказался совершенно не готов.
А Ланс развёл руками и с обезоруживающей улыбкой честно ответил:
– Извините, не помню.
*
Старший Момс, уже пришедший в себя, сидел на диване в гостиной, закутанный в плед. Алли подливала ему горячего чая. При виде Карэле и своего сына Момс попытался встать и что-то сказать, но его перебила Нели, вихрем ворвавшаяся в комнату.
– Я увольняюсь! – выпалила горничная. – В жизни своей такого ужаса не встречала, какого я сегодня натерпелась! То крики, от которых кровь стынет, то привидения, а то незнакомые мужчины в коридоре лежат!
Момсы синхронно покраснели, с ужасом представляя, какие слухи об их приключениях будут ходить по Пату уже завтра.
– Прекрасно, – флегматично кивнул Карэле, – но в таком случае рекомендаций не получишь. Расчёт я дам тебе утром.
Нели насупилась, однако на попятный не пошла. Мрачно кивнув, она выскочила из комнаты.
– Карэле, – шепнула Алли на ухо мужу, – ты представляешь, что она наболтает соседкам?
Кондитер успокаивающе улыбнулся жене. Добрая половина сплетен Пата касалась его персоны, а кое-какие истории он придумал сам – просто для развлечения. Вряд ли Нели могла поведать местному обществу что-то новое. Но Момсов было жаль.
– Возможно, тебе стоит достать свой ключ? – предложил Карэле.
Алли нахмурилась. Загипнотизировать девочку, заставив её забыть события сегодняшней ночи? Пожалуй, это лучший выход. Правда, после того происшествия с Едоками она не прикасалась к зеркальному ключу: слишком свежи были воспоминания. Но ведь глупышка Нели с её вечными песенками – это не вдова Шинбер…
Какие-то кусочки мозаики вдруг повернулись и встали на своё место, и Алли отчётливо поняла, что за мысль не давала ей покоя всё это время. Привязчивые песенки маленькой горничной, вертящиеся в голове, не дающие думать ни о чём другом, против воли навязывающие тебе свою мелодию… Именно таким и должно быть единственно возможное оружие против Едоков. Нужно только заложить в песенку невыносимые для них эмоции – чистую радость, восхищение, благодарность, любовь, нужно только поймать правильный ритм. А для этого следует использовать формулы Крюка, приводящие Алли в ужас своей сложностью. Но делать нечего – теперь придётся с ними справиться!
– Конечно, – кивнула Алли то ли мужу, то ли своим мыслям. – Так и сделаю. А сейчас прошу меня извинить…
Она стремительно вышла из гостиной.
– Что ж, – сказал Карэле Момсам, – я полагаю, что и вам пора домой.
Отмахнувшись от их оправданий, он проводил незваных гостей вниз, освещая им дорогу прихваченной со стола лампой. Дверь кондитерской всё ещё стояла распахнутой. Мона, на руках которой красовались толстые кожаные перчатки, тщательно смывала следы кислоты с безнадёжно испорченного замка.
– Боюсь, в комнате Ивера тебя ждёт то же самое, – предупредил её кондитер, и экономка мрачно кивнула.
Момсы в очередной раз попытались пробормотать какие-то извинения, но Карэле решительно, хоть и вежливо, выставил их за дверь, в холодный ночной дождь. Выслушивать незадачливых конкурентов было некогда – его ждал Ланс. Однако кондитер предполагал, что сегодняшнее приключение заставит Момсов задуматься…
*
Они брели по ночному, холодному Пату в молчании – старший Момс терзался угрызениями совести за свою безумную авантюру, младший казался погружённым в мрачные мысли. На мостовой блестели лужи, вздрагивающие под каплями. Некоторые фонари уже погасли, не выдержав неравной борьбы с дождём.
Наконец старший Момс собрался с духом.
– Сынок… – начал он.
Но сын его перебил.
– Папа! – твёрдо заявил Азек Момс, останавливаясь посреди дороги и поднимая глаза на отца. – Папа! Я больше не хочу работать в кондитерской.
Старший Момс оторопел.
– Но, сынок, как же это? – пробормотал он. – Ведь все наши предки этим занимались. И дед, и прадед…
– Ты всегда мне так говорил, – упрямо нахмурился Азек. – А я тебя слушал. И вот к чему это привело! Мы практически разорились, а сегодня остались на свободе только потому, что Карэле нас отпустил. Завтра весь город будет про нас судачить. Лучше бы я с самого начала настоял на своём!
Они оба горестно замолчали. Дождь стучал по черепице крыш, шлёпал по листьям, сбивая их с веток в лужи. В чьём-то окне на втором этаже оранжево светилась весёлая, кривовато вырезанная тыквенная рожица. Но тут, на осенней улице, было холодно и бесприютно.
