Все члены семьи Юлиев расселись вокруг него. Там, где следовало бы находиться его сыну, расположился Октавиан, который был всего лишь двоюродным племянником. Но у Цезаря был сын, наш сын Цезарион, и я верила, что когда-нибудь он займет место рядом с отцом.
Нам с Птолемеем отвели места рядом со знатными иностранными гостями и послами. Царства Галатии и Каппадокии, города Ликии и Лаодикеи, Таре и Ксанф — весь Восток, манивший и возбуждавший римлян, прислал своих представителей.
Амфитеатр заполнялся быстро, ибо зрители устремились в цирк бурным потоком. Настроение у них был приподнятое, наполнявшее воздух возбуждение ощущалось физически, как напряжение перед грозой.
Цезарь беседовал с Кальпурнией и Октавианом, повернувшись к ним. Я обратила внимание на то, что сиденье он занимал особенное — позолоченное, с изогнутой спинкой. Наверное, это что-то значило, как все в Риме.
Наконец амфитеатр заполнился до отказа — не осталось ни одного свободного места. Трубачи, числом не менее пятидесяти, поднялись и разом выдули громкий сигнал. Гомон толпы стих.
Профессиональный глашатай — человек с самым громким голосом, какой я когда-либо слышала — встал у барьера перед Цезарем.
— Римляне! Благородные гости! — вскричал он.
Зрителей было более ста тысяч — неужели все они его слышали? Не могу сказать, но его голос гремел, отдавался эхом от стен и доносился со всех сторон одновременно.
— Мы собрались здесь, чтобы, согласно древнему обычаю, воздать честь нашему триумфатору, состязаясь в доблести и умении. Сейчас перед вами предстанут молодые всадники. Они померяются друг с другом силами во славу Юпитера и Цезаря.
Толпа взревела.
Глашатай воздел руки, призывая к тишине.
— Мы начнем с ars desultoria.[6] Да благословят нас боги!
После этого вперед выступил Цезарь. Он поднял руку, провозгласил:
— Игры начинаются! — и резко ее опустил.
Тут же из ворот на дальнем конце цирка парами появились нервно приплясывающие кони. Бока лошадей — лучших, каких мне доводилось видеть, — лоснились на солнце, сидевшие на их спинах молодые наездники махали толпе руками, прежде чем выстроиться на стартовой позиции.
Их было около двадцати пар, и коней, по-видимому, подобрали по размеру и скорости. Некоторое время все скакали в линию, но потом одна пара, перейдя в карьер, резко вырвалась вперед. Кони словно летели над землей, всадники припадали к их шеям, вцепившись во вздымавшиеся холки. Неожиданно один из них поднялся на ноги и прыгнул на спину соседней лошади, в то время как второй сделал то же самое. На миг они пересеклись в воздухе, зависнув там в ужасающей неподвижности, а кони неслись по кругу. Потом оба приземлились на конские спины, и толпа взорвалась одобрительными возгласами. Воодушевленные наездники проделали еще несколько акробатических номеров, не останавливая коней.
Прямо на арене были разложены шарфы и платки, и когда наездники свешивались со спин лошадей, чтобы подхватить один из предметов, их головы оказывались на одном уровне с грохочущими копытами. После каждой удачной попытки толпа воодушевлялась все больше. Пары, чуть отстававшие от первых, тоже выполняли на скаку сложнейшие трюки.
Однако на очередном резком повороте пытавшийся подхватить с земли шарф всадник не удержался на коне, свалился и угодил под копыта. У толпы вырвался стон, в котором, однако, звучало и кровожадное удовлетворение. Служители вышли, чтобы убрать жертву с арены, но они не могли остановить скачки, и пришлось оставить беднягу лежать там, где он упал.
Птолемей подался вперед, дрожа от страха и возбуждения.
— Он умер? — спрашивал брат.
Судя по всему, так оно и было. Прежде чем я ответила, свалился еще один наездник, и его голова разлетелась красными брызгами, угодив точно под конское копыто. На его счет сомнений быть не могло.
Песок скаковой дорожки начал прочерчиваться красными полосами. Я оглянулась на окружавших меня римлян. Их взгляды были прикованы к арене, и они явно не испытывали отвращения или ужаса от того, что происходило на их глазах. Более того, возбуждение на трибунах возрастало, питаемое кровью, как огонь соломой.
Состязавшиеся выполняли все более рискованные трюки, пока победители не обменялись конями, совершив на полном скаку двойное сальто и едва удержавшись на потных спинах лошадей. Цезарь вручил им призы. Покрытых пеной коней увели с арены.
Группа цирковых рабочих выбежала и принялась разравнивать песок, подготавливая новое состязание. Налетел вечерний ветерок. Обычно эта часть дня предназначалась для спокойного отдыха, но сейчас напряжение нарастало.
— Зачем им нужно, чтобы гибли люди? — недоумевал Птолемей. — И откуда берутся участники столь рискованных состязаний?
— Мужчин всегда влекут опасности, — сказала я. — Не важно, насколько велик риск; желающие испытать судьбу найдутся обязательно.
Этот факт всегда озадачивал меня, но я признавала его как данность.
И тут люди вокруг Цезаря зашевелились. Октавиан встал и направился к нам.
— Благородный триумфатор попросил меня присоединиться к тебе и объяснить происходящее, — сказал он.
Посол Тарса быстро освободил место рядом со мной.
— Как предусмотрительно со стороны триумфатора, — ответила я и благодарно кивнула Цезарю.
— Тебе понравилось представление? — спросил Октавиан.
— Несколько человек заплатили за него высокую цену — отдали свою жизнь, — ответила я. — Но их мастерство производит впечатление. Каково следующее состязание?
Октавиан улыбнулся.
— Наша любимая римская забава — гонки на колесницах. Когда-то этот род скачек был религиозным обрядом. Он до сих пор пользуется особой любовью. Сегодня выступят десять упряжек из четырех коней, а призом победителю станет большой кошель золота.
О, это должно быть увлекательно, — сказал Птолемей. — И не слишком опасно.
Юный Октавиан, однако, покачал своей прекрасной головой.
— Вряд ли. Кто-то всегда погибает. Бывает, три или четыре колесницы сталкиваются и разбиваются вдребезги. Резкие повороты в конце дистанции неизменно приводят к тому, что кто-то переворачивается, даже если все остальное проходит благополучно.
— И именно поэтому вам нравятся эти скачки? — спросил Птолемей.
— Я бы так не сказал, — ответил Октавиан.
— Тогда почему их не делают безопаснее? — не унимался Птолемей.
— Это разрушило бы дух состязательности.
Поднялся шум, и я увидела появившиеся из арочных проходов колесницы. Они промчались через узкую арку; кони натягивали поводья, выказывая нетерпение. Они были запряжены в легкие колесницы — в сущности, помосты на колесах. Возничие правили своими упряжками, стоя на них. Я обратила внимание, что повозки влекли огромные кони, тогда как сами колесницы были маленькими и легкими как перышко, а следовательно, весьма неустойчивыми. Им ничего не стоило перевернуться. Головы колесничих покрывали поблескивавшие в лучах вечернего солнца шлемы с плюмажами или цветными шарфами. Октавиан вскочил и закричал. Щеки его раскраснелись, глаза были прикованы к одной колеснице: смуглый возничий правил четверкой гнедых лошадей с необычно тонкими и длинными ногами.
