– Твой отец умер, а брат в больнице, – прошипел он, не сводя глаз с Лоика. – Ты что думаешь, у меня телевизора нет? Если выстрелишь, загремишь на двадцать лет в каталажку, как любой козел. Ты теперь никто, Морван.
Он забрал со стола деньги – «оставайся с носом», – потом приказал двум скотам:
– Выбросьте отсюда это дерьмо.
Лоик сделал пистолетом круговое движение: первый, кто дернется, первым и получит. Том и Джерри заколебались.
– Я говорил не о моей семье, – бросил он, – а о моих бабках. Ты что, ушел из бизнеса? Три тысячи – это только закуска.
Микки вытянул шею над столом с заинтригованным видом:
– Чего тебе на самом деле надо?
– Личные документы, в том числе карточка с группой крови. Цену назначишь сам.
Дилер хлопнул в ладоши и расхохотался:
– Ни хрена себе, а Санта-Клаус-то в этом году явился пораньше!
141Иногда в самом сердце кошмара вдруг распахиваешь глаза в надежде увидеть свет, жизнь, реальность. Сюрприз: стенами комнаты оказываются еще одни закрытые веки, и распахнуть их невозможно, а ужас повсюду, запертый вместе с тобой в клетку.
С морфином нечто подобное.
Когда ему казалось, что его разум выныривает из химической отключки и к нему наконец-то возвращается ясность сознания, он понимал, что сама эта мысль была иллюзией, фантазмом, порожденным наркотиком. За морфином стоял опять морфин с его размытым восприятием и переменчивой логикой.
Где Лоик? В сумерках больничной палаты Эрван продолжал задавать себе вопросы. Невозможно вспомнить, должен был брат зайти сегодня вечером или нет. Никаких причин для волнения: братец явится завтра, бодрячком, с новым для него выражением родственного участия на физиономии. Но Виар с пособниками все еще рыскал вокруг, а у него не было уверенности в душевном равновесии Лоика. После стольких лет уязвимости это внезапное превращение в железного человека могло таить в себе неминуемую депрессию или взрыв рассудка. Своего рода «декомпенсацию», как говорили в Вильжюифе…
На самом деле то, что его беспокоило, лежало куда глубже. В своих химических грезах Эрван беспрестанно прокручивал всю историю – тот лабиринт, где он так часто путался. Отныне все было закончено, но некая тень по-прежнему витала. Он снова видел строчки из своих тетрадей, перебирал факты, анализировал мотивы, и тревога только возрастала. Во-первых, потому, что алкалоид мешал строгости рассуждений. Во-вторых, потому, что он оставался неподвижным в кровати. А еще потому, что какая-то деталь не состыковывалась. Элемент, который он не мог нащупать, нес в себе скрытый изъян.
Он с трудом шевельнулся. Под повязками было невыносимо жарко. Где Лоик? Что он вбил себе в голову? Что еще пошло наперекосяк в этом расследовании? Он попытался приподняться, и его пронзила острая боль. Возможно, из-за ран. А возможно, из-за уверенности: брат, читая тетради, нашел ту самую песчинку.
И решил сам свести счеты.
По спине побежала струйка пота. Перед глазами поплыли образы вулкана, раскаленной лавы, жидкого пекла. Он плавился на своей подушке, и мозг вытекал из ушей. Сосредоточься. Отследи каждую улику, каждое свидетельство, каждое действие. Найди прокол…
Мысли превратились в липкую грязь, которую ему не удавалось собрать в кучку. Тени, формы, подозрения, но ни одного четкого факта, никакой выпадающей детали. Путем сверхчеловеческого усилия он решился подробно разобрать всю историю, но в обратном порядке, начиная с конца. Сосредоточился на финальном допросе Жана-Луи Ласея – последней остановке перед зверским убийством на Бреа. Снова прокрутил все откровения психиатра, историю с вакциной и химическими опытами над сожженным мозгом Фарабо. Он…
Вдруг в глубине парилки что-то блеснуло. В завершение своих признаний Ласей упомянул об убийстве Кати Фонтана, утверждая, что это Фарабо ему рассказал: «Он говорил о молодой женщине, о свастике, которую ваш отец вырезал у нее на…» Эрван прервал его и пригрозил, что ударит, но пропустил главное: Тьерри Фарабо, возможно, мог рассказать психиатру историю Кати (по крайней мере, в том виде, в каком сам ее знал), но никоим образом не мог упомянуть о свастике, вырезанной на лбу.
По простой причине: эта деталь была ему неизвестна.
Никто не был в курсе существования этой отметины – Мэгги скрыла ее под увечьями, якобы нанесенными Человеком-гвоздем. Никто, кроме Грегуара Морвана, Мэгги и… Мишеля де Пернека.
Несмотря на морфин, Эрван сконцентрировался еще больше. Единственное предположение могло объяснить это несоответствие: Ласей и Мишель де Пернек – одно и то же лицо. Когда первый удар по тормозам миновал – нет, невозможно, слишком грубо, слишком безумно, – Эрван почувствовал, как открылся шлюз и на него хлынул поток совпадений и точек соприкосновения двух персонажей. Возраст, физический облик, профессия. Грегуар и Мэгги утверждали, что де Пернек продолжил свою карьеру в Бельгии и умер в девяностых годах, но что они, в сущности, могли знать?
У него закружилась голова. Эти усилия под наркотиком совершенно его опустошили. Невозможно предвидеть все последствия такого сценария. Долгосрочная месть. Исследования, которые под прикрытием научного прогресса преследовали иную цель: возрождение Фарабо и уничтожение клана Морванов.
Мысль свести счеты с Ласеем всегда грела ему сердце, но сейчас, прикованный к кровати, что он мог сделать? А главное, что задумал противник? Если он правильно все понял, если де Пернек и Ласей один и тот же человек, предполагает ли это, что грядет последнее действие? Новая ловушка?
Эта мысль навела на другую: он сказал себе, что между двумя мужчинами есть различие, и крайне существенное: де Пернек был трусом, который никогда не мог перейти к действию (это Мэгги разделала Кати), Ласей же, напротив, был крепким орешком, не боящимся физического насилия. Как объяснить подобную перемену? Может, он закалился с возрастом? А может, принимал наркотик или какой-то препарат собственного изобретения?
По телу пробежали мурашки: плейбой-профессор провел несколько десятилетий, исследуя жестокость. Он утверждал, что хочет обуздать ее, – но возможно, он искал иные пути, например, чтобы высвободить собственную агрессивность…
Хуже всего было то, что Эрван ни в чем не был уверен и не мог ни двинуться, ни даже позвонить – никто бы ему не поверил. В этой камере-обскуре он был больше чем мертв – похоронен заживо.
Он закрыл глаза – веко к веку, тьма на тьму – и стал молиться за Лоика.
142Уехав после полуночи и соблюдая ограничения скорости, он доехал до Бреста около семи утра. Садиться за руль «астон-мартина» было исключено: он снизошел до «Ауди А3», на котором когда-то ездил на работу.
GPS. Локирек. Гостиница с видом на море. Белая многоэтажка, синие ставни, зеленая лужайка. Во внесезонье заведение было наполовину закрыто и могло предложить только несколько номеров, но Лоик не стал привередничать. Он велел обязательно разбудить его не позднее девяти утра. Пока он говорил, его лицо все сильнее гримасничало и подергивалось тиком. Девушка за стойкой подозрительно поглядывала на него – время заезда, смертельная бледность, лихорадочная возбужденность: от Лоика так и несло проблемным клиентом. Она даже предложила вызвать врача – он злобно оборвал ее и только повторял как заведенный:
– Разбудите меня в девять! Это очень важно!
Оказавшись у себя в номере, он взялся за дело: два часа, чтобы обдолбаться вусмерть. Он снял покрывало с постели и разложил на простыне свои припасы: суповую ложку, кокаин, соду, зажигалку, флаконы с физраствором, алюминиевую фольгу и водяную трубку. Давай, шеф.
В ложку: три части кокса, одна часть соды, немного физраствора. Подогреть. Когда запузырится по бокам, остановиться – только не допускать до кипения. Отложить в сторону. Вскоре на поверхности появится маслянистая капля: чистый кокаин. Подогреть еще немного, уголком простыни промокнуть дно. Снова убрать жидкость. Обтереть комок: free base[139] готов. Достаточно для первой трубки.
Учитывая, что он задумал, ему придется приготовить как минимум двадцать порций. Когда он их выкурит, мозг превратится в один сплошной развал, сердце – в кусок мертвечины, а вены – в свинцовые трубы. Если все пройдет хорошо, именно к этому моменту администраторша, обеспокоенная тем, что он не отвечает на ее звонки, обнаружит его в номере.
После второго комка вонь жженой соды заполнила номер, его большой палец горел от постоянно включенной зажигалки, а по всему телу бегали мурашки. Зов наркотика. План рискованный, но было в нем и нечто возбуждающее: передоз в качестве смертельного оружия, куда уж дальше.
Он продолжал манипулировать своими ингредиентами: кокаин, сода, раствор, огонь… всем наркам знаком free base: когда ваши вены похожи на высушенные лианы, а кожа так истыкана, что вы боитесь, что начнете писать через руки, приходится садиться на курево. Лоик никогда не покупал крэк на улице: он предпочитал стряпать сам. Так становишься немного химиком и утешаешься тем, что куришь чистый продукт. На самом деле – то же самое дерьмо, что и на каждом углу, но наркоман убаюкивает себя иллюзиями, известное дело.
