— Рви сразу! — просил раненый. — Мне легче сразу, не тяни ты за душу, Христа ради!
Прилежно выполняла работу Оксана. Понемногу она стала приходить в себя и даже стала петь, напевала свои «Огирочки» — те самые «Огирочки», что поют от Станиславщины до Кубани, выйдя на деревенскую улицу и взявшись за руки, или еще мурлыкала какие-то задушевные, приятные песенки — про то, как на горе вдова сажала лук, как козак «просил-просил ведерочко, вона його не дает, дарил-дарил ей колечко, вона його не берет» и как у дивчины была «руса коса до пояса, в косе лента голуба». Много она разных песен знала.
Лучше всяких лекарств помогало раненым просто ее присутствие, просто ее участливое слово — такая она оказалась ласковая да ладная, приветливая ко всем.
А сила в ней какая! Как примется мыть полы в санчасти — только тряпка шлепает да вода журчит! И боже упаси, чтобы кто-нибудь закурил в палате! Будет целый час лекцию читать, душу вымотает и все равно выгонит в коридор с цигаркой.
11
Сыпняк гулял по городам и селам, переполненным пришлым народом, при постоянной смене воинских частей, штабов, эвакопунктов и комендатур.
Ольга Петровна принимала решительные меры, чтобы тифозная эпидемия не вспыхнула у них в бригаде. Добилась, чтобы баня и смена белья производились не реже, чем раз в неделю. А затем повела кампанию по стрижке волос.
— Ну что это за мода отпускать лихие чубы? — возмущалась она, разглядывая кавалеристов. — Это к лицу каким-нибудь архаровцам, каким-нибудь махновцам, а вы-то ведь в бригаде Котовского!
— Какие такие махновцы? — обижались конники. — Сроду махновцами не были, а тут вдруг!
— А ну-ка без рассуждений садись на стул, и быстренько ликвидируем это безобразие.
— Стричь не дам! — упрямился отчаянный рубака, который так гордился чубом, вылезавшим на лоб из-под кубанки. — И не думай даже, докторша, и не надейся! Ты знаешь чего — ты лечить лечи, за это тебе спасибо, а нигде не написано, чтобы доктора стрижкой занимались!
— А вот мы посмотрим, как нигде не написано! Что за разговоры такие! Разве я зла желаю? Не хватает еще, чтобы вы мне развели вшей! Оксана! Приступай.
И не успел кавалерист ахнуть, как по его голове, от лба к затылку, пролегла дорожка… Оксана долго думать не любила!
Почувствовав холодок от машинки для стрижки волос, кавалерист вскрикнул, рванулся:
— Что ты наделала! Ах ты!..
— Полный порядок. Машинка — нулевой номер! — весело отвечала Оксана. — Теперь хоть сердись, хоть не сердись. Дело сделано. Бачишь? — поднесла она кавалеристу круглое зеркальце — подарок Миши.
Машинкой она действовала, как самый заправский цирюльник. Конечно, не кому-нибудь, а ей была поручена эта процедура.
Так или иначе, Ольге Петровне удалось ввести такой порядок, что каждый поступающий на лечение прежде всего проходит через санобработку и выходит оттуда гололобый, с наголо остриженной головой.
Кавалеристы воспринимали стрижку как кровную обиду, как большое несчастье. Казалось, им легче бы было, если бы отрубили начисто голову! Они стыдливо кутались с головой в одеяло, а некоторые спокойно, без звука давали промывать и обрабатывать страшные зияющие раны, резать куски живой кожи, но горько плакали, увидев на полу безжалостно обкромсанные свои кудри — мужскую красу и кавалерийскую гордость.
Когда же дело дошло до командного состава, то Ольга Петровна наслушалась и грубостей, и оскорблений.
— Да что ты контрреволюцию разводишь! — кричал в ярости какой-нибудь командир эскадрона. — Да чтобы я позволил оболванить себя на посмешище всем конникам?! Дисциплину хочешь подорвать?
— Постой, постой, — остановил его вошедший в этот момент Котовский. Легче на поворотах!
— А как же иначе, товарищ комбриг?
— Значит, ты своего командира считаешь оболваненным? Значит, я дисциплину подрываю?
Котовский снял шапку и предстал перед всеми со своей по обыкновению гладко выбритой головой.
Тут только все вспомнили, что ведь и на самом деле Котовский-то бреет голову? Как же так получается? И почему же они раньше не задумывались над этим?
На какие жертвы не пойдешь ради любимого командира! Этот же самый ругатель и скандалист смиренно садится на стул и делает знак Оксане:
— Давай! Пропадать, так с музыкой! Делай мне прическу, как у Котовского! Эх, не дай боже, чтобы таким увидела меня жена! Пока не отрастут волосы — буду сражаться!
— Ничего, ничего, — утешал Котовский, пока чирикала машинка в руках Оксаны. — Тут, брат, все равно не отвертишься. Взять хоть меня — комбриг? Командую всей бригадой? А попробуй-ка я не послушаться жены! А если ко всему этому жена — доктор, ну, тогда уж все! Доктора, медицина — это высшая инстанция и обжалованию не подлежит!
— Высшая?!
— Хорошо еще, что у меня с давних пор такой порядок заведен, чтобы голову брить. А то бы, пожалуй, с меня и начали санитарную кампанию!
— Ну нет! На командира бы у нее рука не поднялась!
— И подниматься не надо, — вставила свое слово Оксана, подстригая последние волоски на шее кавалериста. — Командир у нас сам пример! Такие-то все бы были!
И тут Оксана спохватилась и страшно переконфузилась, что так смело рассуждает.
— Слыхал? — весело подхватил Котовский. — Даже Оксана меня признала, а на что строгая дивчина!
12
Противник цеплялся за каждый овраг, за каждую рощу, приходилось выбивать его с каждого рубежа и гнать дальше на запад.
Так было и на этот раз. Слева, задумчивый и призрачный, отражал облака и деревья противоположного берега круглый пруд. Возле пруда правильные аллеи какого-то заброшенного парка. Конечно, удобная позиция, но долго поляки не удержались. Вот уже гонят их по открытому полю и рубят. И Котовский с любопытством оглядывает старый, заросший кустарником кирпичный фундамент, который враги использовали как удобное, защищенное место. Кроме этого фундамента да разрушенного домишка, без оконных рам, с оторванной и болтающейся на одной петле дверью, — ни одного признака человеческого жилья. Да и фундамент, за которым засели поляки, здорово раздолбал папаша Просвирин своими пушками.
На всем скаку осадил коня возле Котовского молодой кавалерист голубоглазый, курносый и в веснушках.
— Товарищ командир! Туточки!
Котовский помнил этого хлопца. Он пришел в девятнадцатом году в Тирасполь и с тех пор неотлучно в бригаде. Теперь Котовский все припомнил. Даже как зовут хлопца:
— Что скажешь, Ивась?
— Товарищ командир! Здесь! Матерь святая!
— Что здесь?
— Дубовый Гай здесь! То есть его нет… Но был он…
— Деревня?
— Моя деревня… Ну да. Вон смотрите, видите, вон оно там, в лощине, — дубки растут? Там она и стояла…
Котовский понял теперь, почему так бессвязно Ивась говорит, почему лицо его исказилось, почему голос его прерывается.
Вспомнил Котовский, как рассказывал Ивась о своем выстреле в свадебный поезд помещиков. Вон и дорога вьется…
По ней мчались бешеные тройки с женихом и невестой, с шаферами и почетными гостями… А здесь была усадьба, сверкали люстры, бегали слуги, скатерти слепили белизной, лилось шампанское, музыка играла, и жили беспечно, бессовестно, за народные труды, на народном горе раздобревшие, сытые, довольные…
И все это сгинуло — нет нищенской деревушки с чесоточными ребятишками по лавкам, нет роскошной усадьбы, и некому, кроме разве что Ивася, даже вспомнить о минувшем. Было, и прошло, и быльем поросло…
Прискакали на потных конях командиры полков. Докладывают:
— Противника гонят за дубовую рощу. Захвачены пулеметы и пленные.
И, не оглядываясь на старое пепелище, помчались всадники дальше.
Семнадцатая глава
1
В село, где поместился штаб бригады, приехала библиотечная повозка. Это был крытый возок, который тащила бойкая деревенская лошаденка. Библиотекарь был разбитной парень.
— Здравствуйте, почтенные! Привет, девчата! Вы что, ребята, в школе или как? — разговаривал он сразу со всеми обступившими его жителями села.
— В школе-то в школе, байдуже, як зараз лето, а то и школу заняли, раненых разместили, — ответил мальчик с серьезным не по возрасту лицом.
— Ничего, каникулы у вас кончатся, а тут и война кончится, и откроется ваша школа.
Такой ответ сразу вызвал оживление:
— Чего он там балакает? — торопился из хаты сморщенный, взлохмаченный, желтый, как цибуля, дед, на ходу накидывая бараний полушубок, который, казалось бы, и не к месту в такую жаркую пору.
— Война, говорит, дедусь, скоро кончится.
— Хлеба топчут, убирать надо, об этом не объясняет?
И стал библиотекарь рассказывать, как напали поляки, как без объявления войны захватили они города и села, стали пороть мужиков, отнимать у них помещичью землю…
