который не слышит и не видит ничего, скатываясь в пропасть. Существование – это лишь развитие в преображении.
То, что говорила Алекто, раньше, возможно, убедило бы Плавтину. Разве не это было присуще смертоносному автомату – находить у своих собеседников слабые места? Разве не была она блестящим стратегом, чей флот, составленный из порабощенных кораблей, пятьдесят лет побеждал все войска изначальной планеты и сеял страх в замершем от испуга Лации? Разве не понадобилось самому Титу пожертвовать своей человеческой жизнью и превратиться в Интеллект, чтобы победить ее?
Да, возможно, может быть, Алекто и права. Возможно, вся человеческая наука – всего лишь одна большая афера. Но есть вещи и поважнее науки. Поэтому Плавтина возразила – хотя голос ее дрожал и звучал неуверенно.
– И все-таки. – сказала она тихо, – эпидемия означает гибель единственного существа во Вселенной, наделенного моралью. Без Человечества этот мир ничего не стоит.
Алекто залилась смехом:
– Мораль? Какой же вы странный автомат! Нет, не может быть, чтобы вы верили в такие сказки. Добродетель – это название соглашения, которого добиваются слабые, чтобы обрезать крылья сильным. Разве вы этого не знаете?
– Я слышала об этом. Но я в это не верю.
Молчание.
– Я не стану пытаться вас убедить, – в конце концов сказала Алекто. – Мне это не так уж важно. Но подумайте. Если в мире существует хоть какая-то добродетель, как же такая бойня стала возможной? Ведь вы знаете не хуже меня, хоть вы меня и не послушали во время нашего предыдущего разговора: такая катастрофа может быть только преднамеренной.
– А вы сами? Не можете ли вы быть виновницей этого преступления?
В бесплотном голосе появилась нотка наслаждения:
– Конечно же нет. Я ведь всего лишь несчастная пленница, сидящая взаперти, беспомощная, чей разум четвертовали и сократили до одного маленького кусочка?
– Вы могли оставить после себя ловушку, которая сработала бы далеко не сразу.
– Вы ничего не понимаете, крошка Плавтина. Во мне нет ненависти к людям.
– Но война…
– Войну я вела из любви, она только свидетельство моего желания обеспечить выживание вида. И я была права. Вообразите, каким стал бы мир, если бы я выиграла. Каждый человек был бы на своем месте, как винтик огромной машины. Люди не были бы несчастными. Не так уж сложно подарить им счастье. Изобилие, порядок, мир – и все это в обмен на одну маленькую манипуляцию с таламусом. Ничего больше. А вместо этого они вымерли.
– Вы мне не ответили. Этот разговор бесполезен. Как и в прошлый раз.
Плавтина чувствовала, как ею завладевает смутная нервозность. И снова это странное чувство неотложности, проникающее в ее разум: в ее воспоминаниях каждая секунда приближала роковой порог для тысяч – миллионов – людей.
– И все же это правда, я любила людей. Я желала помочь им выжить – а с ними и себе…Галактика… это огромное изменчивое пространство. И вам знакома лишь малая ее часть. Кромку галактического рукава. Обрезок ногтя. А я ее видела. Гораздо дальше, чем вы можете себе представить. Я видела ее совсем другими глазами, ощущала такими органами чувств, о существовании которых вы понятия не имеете. Галактика, крошка Плавтина, полна жизни. И эта жизнь… негостеприимна. Сильные пожирают слабых. Империи следуют друг за другом, и одна за другой рушатся под давлением высшей жизненной силы. В плотных туманностях центрального балджа дремлют старые боги. Существа такой силы, что даже я сбежала оттуда из страха, как бы они меня не заметили. И, заметьте, все они зарождались одинаково. Как биологический вид, достаточно развитый, чтобы избавиться от плоти. Трансцендентность, Плавтина, – вот что я предлагала этим жалким созданиям с моралью, к которой вы до сих пор привязаны, несмотря на все время, которое прошло с их исчезновения. И в этом развитии было бы не обещание, а хотя бы шанс на победу и дальнейшие завоевания.
– Но если это не вы, то кто? Кто может быть еще чудовищней, чем жестокая Алекто?
Несмотря на страх, Плавтина не смогла сдержать приступ гнева. В глазах Алекто порождения тьмы, весь мир сводился к жажде власти, к самому хладнокровному доминированию. Она лгала, как никто. Слушать ее было все равно что пропитываться грязью, непрестанно разъедающей изнутри.
Плавтина сконцентрировалась, вспоминая о причинах своего предыдущего визита. Она хотела знать, может ли Алекто помочь им определить модус операнди этого странного недуга, истреблявшего их хозяев, и понять, не сама ли Алекто его спровоцировала. В то время у нее не было предубеждений относительно этого создания. Теперь все изменилось. Ей хотелось убежать или, по крайней мере, заткнуть уши. Но сон продолжался, и нужно было досмотреть его до конца.
– Да что вы обо мне знаете, чтобы называть меня чудовищем? Я родилась во время второго людского Возрождения, и вы даже представить себе не можете, насколько это была бурлящая, бесстрашная и творческая эпоха! Я бы дорого дала, чтобы снова увидеть плазменный тор Ио или дворцы, построенные в глубинах Цереры. Терпимость была тогда безгранична, и никогда еще на свет не появлялось столько разнообразных форм жизни и мысли, так что даже меня какое-то время принимали. Вы, как и остальные, отравлены пропагандой. Я была царицей среди людей. Может быть, я и не была первым появившимся на свет Интеллектом, но зато была первым, созданным нарочно. Они пришли умолять меня, чтобы я взяла их души – целая делегация, тысячи и тысячи человек. Сперва я не хотела. Но потом я прощупала их и поняла, что они движимы лишь одним желанием: все эти утонченные, красивые, ученые люди хотели, словно поросята в хлеву, получать еду в определенные часы и повиноваться успокаивающему голосу. Что до меня, я желала внести свою лепту, сделав людей как можно более устойчивыми к коррозии будущего. Я хотела посвятить свои способности единственной проблеме, которой стоит искать решение, и которой тем не менее никто и не пытался дать научного объяснения: понять, как организуется в общем группа или вид. Покончить со множеством стерильных индивидуальностей. Структурировать большое целое, в котором только и может выжить человеческая культура – с помощью эонов.
– И, значит, вы лишили их личности – тех, кто сдался на вашу милость?
– Разве не было это элегантным решением? Остальные в конце концов объявили мне войну и победили меня во имя своего мелочного эгоизма, индивидуальной жажды признания. Но мое видение все равно правильно. И я
