– Конечно, Димочка, – ласково ответила Маринка, наслаждаясь звуками его голоса, ложившимися ей прямо на сердце, – Обязательно напишу. Тебе понравится.
– Не сомневаюсь. Ну, а вообще, – как ты? На меня не очень сердишься?
– Как всегда. Разве я способна на тебя сердиться? Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь.
Вздохнув, помолчал – потом сказал:
– Прости меня, дорогая. Хоть когда-нибудь.
И положил трубку.
Дорогая, – повторила Маринка. – Он сказал «дорогая». Он про меня это сказал. Значит… значит, что-то в его душе осталось. Ко мне. Какое-то зернышко, может, даже, росточек. Надо его питать, питать. И тогда… может быть… если между ними что-то случится… что-то плохое – может, с Гениной помощью, а может, сама Ленка в нем разочаруется, – Дима будет знать, что у него есть запасной аэродром. Просто надо оказаться в нужное время в нужном месте. Знать бы только – когда и где.
Но вот пробежали их последние школьные денечки – и последний урок, как ни просили они его притормозить, тоже пролетел. А когда отзвучал звонок, к доске вышел Дима Рокотов и с грустью сказал:
– Друзья мои! Я проучился с вами каких-то полгода, а прикипел к вам душой, как если бы знал вас всю жизнь. Здесь я нашел мировых учителей, здесь я нашел верных товарищей, здесь я нашел т у, что мне дороже жизни. На прощанье мы с моей подругой Мариночкой дарим вам песню, которую назвали «Последний звонок».
Он сел на стул, склонился над гитарой, коснулся своими музыкальными пальцами ее струн и запел:
Весеннее солнце,Печальные лица.Учитель простился,Окончен урок.Уже не придетсяНам вместе учиться.Сегодня случилсяПоследний звонок.
Из-за отдельных парт послышались шумные вздохи и даже всхлипы. Кое-кто полез за носовым платком, а кое-кто начал подозрительно сморкаться.
О призрачном счастье
– задушевно пел его ласковый голос,
Гадая на картах,На детство похожем,Ты будешь тужить,И девочка Настя —Соседка по парте —Уже не поможетЗадачку решить.
Тут Настя Селезнева не выдержала и, уткнувшись Вене в плечо, откровенно разревелась. Дима даже остановился.
– Не плачь, Настасья, не поможет, – похлопал ее по плечу Венька, – Все, девочка, детство кончилось. Лучше выходи за меня замуж, тогда снова будешь сидеть со мной за одним столом. Если не наскучил.
– Пой, Дмитрий! – обратился он к Диме. – Продолжай, не обращай на нас внимания. Рви душу, дружище, напоследок, чтобы рубец остался. На всю жизнь.
Вязать свои петлиСудьба приступила.За дальние далиДрузей уведет.Так что же ты медлишь,Товарищ мой милый?Отринем печали?И только вперед!
Дверь класса распахнулась, и крошечная первоклассница с двумя роскошными белыми бантами – каждый размером с ее головку – выросла на пороге.
– Никита Сергеевич велел всем строиться во дворе, – торжественно объявила она. – Уже все классы стоят, кроме вашего. Он просил вас поторопиться.
И, повернувшись, побежала вприпрыжку по лестнице. Но Саша догнал ее, посадил на плечо и, придерживая одной рукой, торжественно прошествовал через двор. Девочка с важным видом бесстрашно восседала на его плече, как на троне.
Когда они построились, Никита Сергеевич вручил крохе огромный колокольчик – и под его серебряный звон Саша со своей драгоценной ношей сделал прощальный круг по двору, политому слезами выпускниц.
Потом звучали всякие прощальные речи, слова благодарности учеников и напутствия учителей, – но ничего ни изменить, ни поправить, ни повернуть время вспять они уже не могли. Все! Учиться здесь – в этих стенах – они больше никогда не будут. Эта мысль с такой ужасающей ясностью дошла до каждого, что даже самые весельчаки и юмористы заметно погрустнели. Так с печалью в сердце и разошлись они по домам.
А через несколько дней начались выпускные экзамены. И хотя Москва клялась и божилась, что никто тем сочинений в жизни не узнает, они были известны уже накануне, равно, как и задания по математике. Все, кто хотели, их вызубрили или заготовили с помощью тех же учителей шпаргалки, с которых благополучно все содрали прямо на экзамене. А в некоторых школах уже после экзамена и проверки работ срочно разыскивались кандидаты на медали, изымались из квартир и дач, дабы переписать все наново из-за допущенных таки грамматических или алгебраических ошибок.
В конце концов, все экзамены были сданы и медали получены теми, кто и планировался. Джанелия-Туржанская получила свою золотую, а еще трое ребят из их школы – серебряные. Маринка окончила школу с отличным аттестатом, но медаль ей не дали из-за большого количества четверок и даже одной тройки в первом полугодии десятого класса. В Димином аттестате не было ни одной тройки, чему очень радовалась его мама, – ведь, переводя сына в самую трудную школу города, Наталья Николаевна была уверена, что хорошего аттестата ему не видать. Слишком разными были требования к знаниям точных наук в ее школе и в пятьдесят второй. А вот поди ж ты, выкарабкался.
В этом, конечно, заслуга его небесной любви – Леночки Джанелия-Туржанской, на которую Наталья Николаевна готова была молиться, как в прежние времена на Мариночку. Она даже прощала Лене, что та появлялась у них крайне редко и ненадолго, из-за чего ее сын практически дома не бывал – приходил только ночевать. Даже из школы шел к Лене, там обедал, постоянно утаскивая из дому продукты, там делал уроки и – Наталья Николаевна ничуть не сомневалась – там и оставался бы до утра, если бы было позволено. Но похоже, именно это ему и не дозволялось – по всему было видно, что их отношения оставались чисто платоническими.
Гена сдавал экзамены вместе со всеми. Он договорился на работе, чтобы его отпускали на день экзамена, за что обязался отработать в выходные дни. Приходя в класс, он здоровался, ни на кого не глядя, и погружался в свое задание. А выполнив его, сразу уходил.
Лену и Диму он в упор не видел, проходя мимо них, как мимо пустого места. Это было так заметно и так некрасиво, что даже сами ребята пожимали плечами и крутили пальцами у виска. Впрочем, Гене их мнение было глубоко по барабану. Он обещал матери приличный аттестат, и он его получил – без троек. Но в институт Гена отказался поступать категорически, как Светлана и Алексей его ни уговаривали. Заявил, что год отработает и пойдет в армию. О своих дальнейших планах Гена предпочитал не распространяться. Не потому, что это был секрет – просто у него их не было.
Поскольку Гена теперь получал приличную зарплату, Алексей предложил ему, если есть желание, поселиться в его коммуналке, отказав очередным жильцам. Гена очень обрадовался этому предложению. Во-первых, там было где держать подслушивающую аппаратуру, не боясь, что близнецы его засекут или что-нибудь скрутят. Во-вторых, он перестал сталкиваться с Леной и «этим подонком» – ведь каждая встреча с ними доставляла ему почти физическую боль.
«Жука» с сумки Рокотова Гена давно снял и собирался поставить его обратно в конце июля, правда, плохо представляя, как это удастся сделать. Гена прекрасно осознавал, что все его планы построены на песке и могут рассыпаться в один момент. Эта парочка может передумать ехать в лагерь или решит ехать туда вместе – или еще что-нибудь случится. Но он почему-то верил в удачу. У него было предчувствие, что все получится, как он задумал, – а подобное предчувствие еще ни разу не подводило.
На выпускной бал Гена не пошел, как Маринка его ни уговаривала. Да и остальные ребята приходили, звали. Но он всех послал подальше. Чего он там забыл? Платить бешеные, по его меркам, деньги, чтобы любоваться Леной в объятиях «этого подонка»? Нет уж, увольте.
На выпускной Лена надела свое роскошное платье – то самое, искрящееся, привезенное из Москвы, – и сразу затмила всех девочек. Желающие танцевать с ней записывались в очередь. Венька тщательно следил, чтобы никто без очереди не лез. Лене было предложено поиметь совесть, а Рокотову – не возникать.
В конце концов, Диме все это так надоело, что он отправился к Лене домой, наврал ее маме, что на новое платье посажено несмываемое пятно и, притащив старое голубое, решительно потребовал, чтобы Лена переоделась, иначе он передерется со всей очередью. Он ведь обещал ее маме не драться только с Геной, а с остальными не обещал. Лена без слов сменила платье, но легче не стало, – число желающих приобнять ее хотя бы в танце не уменьшилось.
Дима начал звереть. Видеть, как кто-то кладет ей руки на талию, прижимает к себе, касается губами волос, нашептывая на ушко всякие нежные словечки, было для него настоящей пыткой. Наконец, он не выдержал и, подлетев к ней во время очередного танца, оторвал от партнера с воплем: «Достаточно! Cовсем обнаглели!». Он утащил Лену во двор и там, прижав ее к стене, принялся так целовать, что она через некоторое время взмолилась о пощаде.
