– Нет, дорогая, сейчас другая ситуация. Я получил госпремию за создание новых агрокультур. Так тебе нравится?
– О, похоже, тебе не дают покоя лавры великого Лысенко? Боже, Давид, ты и представить не можешь, насколько непонятной и чуждой здесь выглядит тема нашего разговора – какие-то зеленые танки, госпремии, Лысенко… Люди здесь просто живут, работают, веселятся по любому поводу или даже без повода, радуются приходу весны, дружескому общению. Если бы не ты и не маленькое существо, глядящее на меня твоими глазами, я бы все прошлое оставила позади, вместе с твоей бакинкой.
– Мари, моя любимая девочка, я рад, что у тебя такой задорный и боевой настрой. Как говорят в народе, если ревнуешь – значит, любишь. Ты даже не представляешь, где я сейчас и чем занят, с какими людьми приходится общаться. Единственное мое утешение – что когда-нибудь, каким-то образом тебе удастся убедить свою маму вернуться. Где жить и как жить – не проблема. Мне ничего не надо, только чтобы мы были вместе. Все остальное решаемо.
– Давид, когда все это будет? Как я скучаю по тебе! Если бы не ребенок, я бы, наверное, с ума сошла. Ничто мне не интересно, ни прошлое, ни настоящее, ничто, кроме тебя и ребенка. Все, что связано с моим прошлым, которое я тогда не ценила, сейчас мне дорого, даже твою Иветту я вспоминаю с любовью. Мама после смерти отца ушла в себя. Все время плачет, считает себя причиной его смерти. Жизнь моя очень однообразна. Правда, сейчас погода улучшилась, так что иногда мы с мамой вывозим мальчика в коляске на свежий воздух, гуляем или сидим где-нибудь в открытом кафе. Как только ребенку исполнится год, смогу оставить его с мамой и пойти работать, кое-какие предложения уже есть. В следующий раз, когда появится что-то конкретное, я тебе сообщу, и мы все обсудим. Любимый, будь осторожен! Помни, что я и Себастьян ждем тебя. И больше никаких подарков, иначе буду очень беспокоиться.
* * *
Я вышел из кабины, все еще продолжая мысленный разговор с Мари.
– Давид, вы уже закончили? Я могу спросить, с кем вы говорили? Впрочем, можете не отвечать. Хотя я не ожидала, что вы докладываете вашему руководству в Париж.
– Я вас плохо понимаю, Ольга Викторовна.
– Я представляю специфику вашей службы, но непонятно, при чем здесь Париж? Может, это кодовое название вашего руководителя?
– Ольга Викторовна, вероятно, после разговора с Парижем я отупел, но, простите, я не понимаю, о чем идет речь.
– Скажите, вы сотрудник прокуратуры или военный?
– Я сейчас прохожу военную службу в прокуратуре, и вам об этом известно.
– Понимаю, у вас своя специфика. В группе все гадали, кто среди нас из органов – ну, вы сами понимаете из каких. По крайней мере, для меня сейчас вопрос прояснился. Это ничего не меняет, каждый из нас делает свое дело, но ясность всегда лучше, чем постоянные подозрения.
– Не буду оправдываться, вы все равно не поверите. Однако реальность такова, что после университета я два года работал следователем прокуратуры, получил звание юриста третьего класса, то есть старшего лейтенанта, в переводе на армейский, а потом меня призвали на военную службу и отправили работать по специальности. Вот я и оказался здесь. Как только отслужу положенный срок, планирую в Москве поступить в аспирантуру.
– Замечательная версия и почти убедительная. Простите, меня зовут к телефону.
Интересно, почему в группе подозревают, что я из КГБ? Может, я на самом деле, даже не подозревая, нахожусь у них на службе? Глупости. Тогда я должен кому-то подчиняться, докладывать, а здесь я знаю только Ольгу Викторовну и начальника, который, кажется, не горит желанием вникать в подробности работы следственной группы. А кстати, статус «гэбиста» мне на руку или наоборот? Понятия не имею. Да и черт с ним, не буду же я кричать на каждом углу: люди, верьте мне, я честный, я искренний!
Как долго Ольга Викторовна разговаривает. Как она сказала – год не виделись? Что за семейная пара? Что за жизнь? Как они строят свои сексуальные отношения? Должно быть, у нее есть любовник или любовники. Ведь она еще молодая женщина, и такая красивая! Вот только кто осмелится к ней подойти? Прирожденная начальница, суровая, как капо [42] , хоть и освободила меня от небходимости спать в противогазе. Не завидую ее мужу, тем более любовникам. Смешно: Ольга Викторовна и любовники. Может, она только прикидывается строгой? Выбрала такую защитную маску? Хотя какая мне разница! А вот наконец и она…
– Что-то случилось, Ольга Викторовна? Почему вы плачете?
– А, вы еще здесь? Зря ждете, пошли бы отдохнули. У вас был тяжелый день.
Я почувствовал, что она хочет поговорить, излить кому-то душу, нуждается в сочувствии.
– Представляю, как вам сложно находиться так далеко друг от друга, годами не видеться, – начал я.
– Спасибо за сочувствие. Мне жаль только ребенка. Мальчику скоро пятнадцать лет, он учится в нахимовском училище. Страшно скучаю по нему. Что за жизнь! Знаете, я виню в первую очередь себя. Годы идут, а мы еще в поисках. Не сегодня завтра мальчик станет взрослым и уже не захочет с нами жить, привыкнет быть самостоятельным. И эта командировка – не знаю, сколько еще она продлится? Может, полгода, может, больше.
– А может, вам не следовало на нее соглашаться?
– Меня обещали после командировки перевести в Москву. Ведь я родом из Ступино, это в Подмосковье. После свадьбы мы с мужем переехали в Севастополь. Как я мечтаю вернуться в Москву! Не могу больше нигде жить. Боже, дай мне терпения!
Беседуя, мы медленно шли в сторону гостиницы. Было не холодно, дул приятный свежий ветер. Я рассеянно слушал Ольгу Викторовну, думая о своем. Да, все люди разные, у всех свои трудности, и каждый ищет собственный путь к решению проблем. В одном мы едины: хотим любой ценой быть счастливыми.
Возле входа в гостиницу, метрах в десяти-пятнадцати от нас, двое явно подвыпивших молодых мужчин писали в мусорный бак. Я хотел незаметно сбавить шаг, однако Ольга Викторовна, погруженная в свой монолог, не замечала вокруг ничего. Парни стояли боком к нам, так что нам необходимо было обойти их, чтобы попасть в гостиницу. Я громко кашлянул, желая обратить на себя внимание, но мужчины были слишком заняты разговором, каждое второе слово которого сопровождалось смачной руганью.
– Мужики, что, другого места не нашли для своих нужд? Давайте валите отсюда!
– Не надо, Давид, – тихо произнесла Ольга Викторовна. – Они пьяные, пусть идут своей дорогой.
– Ты кто, пижон? – поднял на меня мутные глаза один из пьяниц.
– Смотри-ка, голубой шарф! – кивнул ему второй, застегивая ширинку. – Видать, сам голубой. Мужика ему захотелось, – наглец громко захохотал.
Я находился уже в двух-трех шагах от них. Молча, без предупреждения, я кинулся на «шутника» и резким ударом в челюсть отшвырнул его на метр. Его приятель, не ожидавший такого поворота событий, застыл на месте, а я пнул его ногой в пах и, когда он согнулся, ударом колена в лицо опрокинул на спину рядом с первым, затем взял под руку оцепеневшую от изумления Ольгу Викторовну, и мы поднялись на гостиничное крыльцо. Все это длилось три – пять секунд, не больше. Швейцар почтительно, с улыбкой открыл дверь. Мы жили здесь уже третий месяц, и он всех нас знал в лицо.
– Друг мой, – обратился я к нему, – там внизу лежат два мертвецки пьяных мужика. Вызовите, пожалуйста, милицию, пусть их отвезут в вытрезвитель. Спокойной ночи, Ольга Викторовна.
Не отвечая, глядя под ноги, она пошла в свой номер.
* * *
На следующий день перед ужином Ольга Викторовна в своей обычной жесткой деловой манере проводила совещание. Каждый из нас отчитывался о результатах нашего недельного труда. Она делала заметки, давала указания, обобщая уже сделанное, констатировала, что у всех есть заметные сдвиги.
– Признательные показания лучше всех добывает Коробко. Всем остальным тоже следует стараться завоевать доверие подследственных, убедить их, что чистосердечное признание будет рассмотрено в их пользу, возможно, смягчит для них меру наказания.
За все это время она ни разу не посмотрела в мою сторону. Когда совещание закончилось, все встали и начали расходиться, уже у двери я услышал:
– Давид Ваганович, останьтесь, у меня есть к вам вопросы.
Я остановился, потом повернулся и подошел к Ольге Викторовне. В комнате, кроме нас, никого не осталось.
– Ну что, решили произвести на меня впечатление? Признаюсь, ваша профессиональная бойцовская выучка действительно впечатляет. А если бы те люди получили травмы, стукнувшись головой о мостовую, наконец, погибли? Тогда что? Я бы первой дала показания о случившемся.
– Не вижу смысла производить на вас впечатление. Вы в своей жизни видели столько преступлений, убийств, драк, что этот маленький инцидент вряд ли бы вас поразил. Просто у меня свой кодекс чести. Пьяный мерзавец мочится прямо у входа в гостиницу, обзывает меня голубым, видя, что я иду с женщиной. И как, по-вашему, я должен был отреагировать? Сделать вид, что это не имеет ко мне отношения? Быстро прошмыгнуть в гостиницу, поспешно распрощаться с вами, повесив на лицо деланую улыбку, и пойти спать с осадком на душе? Да я бы заснуть не смог от возмущения и унижения. На следующий день вы бы делали вид, что ничего не случилось, но осадок у вас на душе тоже остался бы. А эти мерзавцы обнаглели бы еще больше. Это не мужчины, а пьяные животные, которые не отвечают за свои поступки, мочатся где попало и оскорбляют всех подряд. Так что я считаю, что поступил правильно, и не сожалею о случившемся.
