Для начальников всех силовых структур, да и вообще для российских начальников любого ранга такой командный стиль общения с подчиненными был обычным явлением. Культуры диалога, означающей возможность оппонирования власти или руководителю и включающей в себя элемент интеллектуального состязания, не существовало. К сожалению, вежливость и сегодня не является доминирующей формой общения руководителей и подчиненных – военно-командный, приказной стиль, нивелирование мнения подчиненных считается в России необходимым качеством сильного руководителя.
– Требую от каждого из вас представить подробный отчет о проделанной работе. Срок – пять дней.
Ольга Викторовна пыталась смягчить тягостное впечатление от его выступления и стала перечислять то положительное, что было в нашей работе. Константин Петрович – так звали нового начальника – резко и довольно грубо прервал ее, заявив, что общая неудовлетворительная работа обусловлена в том числе ее слабым руководством. Воцарилось тягостное молчание. Я уже лихорадочно думал, как построить свою речь, какими аргументами убедить нового начальника в том, что он заблуждается, но неожиданно Ольга Викторовна проявила характер.
– Я не согласна с вашей оценкой работы следственной группы. За небольшой срок сделано очень много. Основная схема преступления уже ясна. Главные фигуранты арестованы. Такое сложное дело со многими обвиняемыми, причастными к убийствам и содействующими убийствам, требующее проведения многочисленных экспертиз, не может завершиться в столь короткие сроки.
Ответ не заставил себя ждать:
– Ну что же, если вы так считаете, по-видимому, придется нам с вами расстаться. Надеюсь, в Генпрокуратуре согласятся со мной.
– Уважаемый Константин Петрович, тогда я попрошу меня также отозвать, – резко бросил я. – Если Ольга Викторовна откажется оставаться в следственной группе, я напишу рапорт о несогласии с вами, с вашими нереальными требованиями и, простите, необъективностью!
К моему удивлению, едва я замолчал, с места поднялся Сигизмунд. С несвойственной ему резкостью литовец заявил, что тоже не согласен с выводами начальника.
– Кто еще так думает? – нахмурился Константин Петрович.
Все следователи группы, за исключением Коробко, более-менее четко высказались в поддержку Ольги Викторовны. Валентин сидел молча, угрюмо смотрел вниз, не поднимая глаз.
– Как вы знаете, в нашей системе такие вопросы голосованием не решаются, – подытожил Константин Петрович. – И приказ вышестоящего прокурора обязателен для нижестоящих. Но я пока приказов не отдаю, а просто хочу ознакомиться с состоянием расследования и вашим отношением к происходящему. Все свободны, кроме Ольги Викторовны. Жду ваших отчетов в указанный мною срок.
Вот сволочь! Он сразу же, с первого взгляда, мне не понравился. Опять первое впечатление оказывается правильным. Настоящий советский тип начальника. Неважно где: на хозяйственной или на государственной работе – не вникать, не помогать, только угрожать и требовать. Для него существует только вышестоящее руководство. Всех, кто ниже его, можно оскорблять, унижать, требовать круглосуточной работы до изнеможения.
Через полчаса вышла Ольга Викторовна – к моему удивлению, без тени волнения на лице.
– Почему вы здесь, Давид? Я думала, вы уже на работе.
– Ничего, я успею. Уже иду. У вас все в порядке?
– Спасибо за поддержку. Надеюсь, все образуется. Придется потерпеть.
Глава 18
На почтамте я был частым гостем, и меня все уже знали. Несколько раз я приходил туда в прокурорской форме, успел познакомиться с начальниками смен, телефонистками, даже с местным нарядом милиции. Там я получал письма от Мари, переадресованные из дома; длинные письма от отца, в которых он, по обыкновению красиво и красочно формулируя, советовал мне, как лучше использовать время, как строить отношения с окружением, предупреждал о необходимости нормально питаться, даже приводил цитаты из Энгельса о пользе мяса для человеческого организма. Мама писала прочувствованные, эмоциональные письма. Я знал, что она ведет дневник и пишет стихи, но стесняется показывать их кому-либо, хотя и обдумывает предложение отца об их публикации. Брат только вкладывал в конверты газетные вырезки с заметками о своих выступлениях на различных соревнованиях. Рафа и друзья вообще не писали. Впрочем, я бы, пожалуй, даже удивился, получив от Рафы письмо. Иветта несколько раз отправляла красивые открытки с коротенькими романтичными текстами. На открытке с изображением танцующей пары – красивого мужчины в смокинге и обворожительной девушки-брюнетки в роскошном платье – она написала: «Вот и мы могли быть такой парой», – вызвав мою улыбку.
Вечером я, как обычно, поговорил с родителями, заверил их, что нормально питаюсь, сплю в чистой постели, что с окружением, в частности с начальством, у меня нормальные отношения. В конце мама спросила, получил ли я фотографии ребенка и Мари? Она уже две недели как отправила их заказным письмом. Я тут же помчался к окну «До востребования», к которому в этот день еще не подходил, нетерпеливо открыл крепко заклеенный конверт, достал оттуда фотографию ребенка и еще одну фотографию – Мари с ребенком на руках. Боже! Я же знаю этого малыша! Это я в детстве! Откуда они взяли мой старый снимок, чтобы смонтировать с фотографией Мари? Нет, это не я… Да это же Мари в детстве! Я же видел ее фотографии… Нет. Это не Мари. Как же это существо похоже и не похоже на меня! Неужели это мальчик? Конечно, мальчик! Но и на девочку чем-то похож…
– Девочки, прошу, срочно соедините меня с Парижем! Всего на пять минут!
Через час с небольшим, когда на часах была уже почти полночь – во Франции, значит, девять вечера, – услышал родной голос.
– Мари! Я получил фотографии. Сперва подумал, что это я; потом, что это ты; потом только понял, что на фотографии наш малыш, наше солнышко! Как же я люблю вас! Кажется, сейчас сердце разорвется! Не плачь, моя девочка! Все в жизни имеет конец. Скоро закончится и наша разлука.
– Не знаю, Давид, что и сказать. Я хочу так думать, хочу верить, что так и будет! Но у меня другое предчувствие… Так или иначе, разлуку мы переживем. У нас все спокойно. Только мама не находит себе места. Часами смотрит на ребенка и тихонько плачет. Я часто слышу, как она обращается к тебе: «Прости меня, Давид, сколько страданий я вам причинила!» Мне так жаль ее! Сперва покинула родной город, но не нашла новую родину. Вернулась – но и здесь уже многое изменилось. Ужасно, когда человек отрывается от привычной жизни и через много лет, стремясь вернуться туда, обнаруживает, что той, прошлой жизни больше нет – она стала другой. А папа, единственный самый близкий маме человек, умер, и она осталась одна… Мы молоды, у нас впереди еще долгая жизнь. А у нее? Жизнь сломана.
* * *
По дороге в гостиницу я то и дело останавливался и снова рассматривал фотографии. Вошел в холл. Чувства переполняли меня, хотелось с кем-нибудь поделиться, показать снимки. Может, еще не поздно, и я могу подняться к Ольге Викторовне? Другого, более близкого собеседника я вряд ли сейчас найду. Нет, не стоит. Что она подумает? Заглянув в бар, заметил там Валентина Коробко и двух наших женщин-следователей – круглолицых и добродушных провинциальных тетушек, по слухам, опытных и толковых специалистов. Женщины пили сухое красное вино, Валентин, как обычно, мрачно глотал водку.
– Вот еще одному из наших не спится, – дружелюбно заметила одна из них, татарка Раида Мирзоевна. – Идите к нам, Давид, присоединяйтесь. Откуда так поздно? Хотя, что это я? Глупый вопрос! У такого молодого симпатичного парня, в отличие от нас, найдутся дела и поприятней, не все же в чужом грязном белье копаться.
– Спасибо за высокое мнение! Но если кто и пользуется успехом у женщин, так это Валентин.
– А почему ты думаешь, что у тебя одного может быть успех у женщин? – вызывающе спросил Коробко, уставившись на меня мутными глазами. – Я их повидал столько, что тебе двух жизней не хватит!
– Согласен. Я так и подумал – твой успех у всех женщин просто огромен. Друзья, я хочу показать вам фотографию моего сына. Я его еще не видел. Это его первая фотография.
– Какая у вас красивая жена! Она что, актриса?
– Нет, Раида Мирзоевна. Она филолог, специалист по французскому языку. Впрочем, вы не так уж далеки от истины – какое-то время она работала теледиктором.
– Ничего особенного не вижу, – ухмыльнулся Коробко. – Обычная смазливая баба! Я несколько таких посадил за проституцию, они еще и покрасивее были. А пацан вообще на тебя не похож, и уши какие-то оттопыренные…
Ощущение было такое, будто меня облили дерьмом. Изо всех сил стараясь сдерживаться, я дрожащими руками собрал фотографии и, с трудом проглотив подкативший к горлу комок, хотел уже удалиться. Но внезапно другая часть моей натуры пришла в бешенство. Обеими руками я схватил Коробко и отшвырнул это мерзкое вонючее существо на несколько метров от барной стойки. Работавшие там уборщицы уже собирались заканчивать, когда Коробко налетел на них и, опрокинув ведра с грязной водой, остался лежать на мокром полу. Моя обозленная половина требовала растоптать эту мразь в человеческом обличье, другая половина требовала разумности и осторожности. Оцепеневшие на минуту женщины подбежали к Валентину и помогли ему, плачущему и охающему, подняться на ноги.