Здесь же – абсолютно незнакомая ситуация. Взрослая, влиятельная женщина, моя начальница, стоящая на значительно более высокой ступени социальной лестницы, к тому же замужняя. Правда, семейные узы оказались призрачными – с мужем она встречается пару раз в год, не больше, но, будучи молодой и обаятельной женщиной, несомненно, нуждается в мужской ласке и внимании. А если она сама выкажет ко мне расположение, как мне себя вести? Прикинуться идиотом или ответить тем же? Не ответить – значит нажить могущественного врага. Но если знаки внимания с ее стороны окажутся жестом простой вежливости, не навлеку ли я на себя еще большую беду? Мне тут же припомнят, что я кавказец, отличающийся по поведению от других и замеченный уже в нескольких драках. Накажут по полной программе – вплоть до отправки на строевую службу, где придется мне чистить картошку, мыть туалеты и маршировать до потери сознания под командованием какого-нибудь деревенского парня-сержанта.
Перспектива и в том, и в другом случае отнюдь не радужная. Сказать, что у меня есть возлюбленная и я хочу быть ей верным? Прозвучит фарисейски, если не сказать издевательски. Она ведь тоже замужем. Получится, что я такой верный и высокоморальный, а она чуть ли не развратница, которая тащит в постель молодую неопытную овечку. Обидно, оскорбительно для нее и для меня. Лучше выглядеть наглым идиотом, чем овечкой. В конце концов, мы совершенно разные люди и можем спокойно выяснить свои позиции, хотя бы на теоретическом уровне.
Люблю ли Мари? Несомненно. Несу ли по отношению к ней моральную ответственность? Безусловно. Понимаю ли я под моральной ответственностью верность? Но какую верность? Моральную – да, физическую – сомневаюсь. Однако не поступаю ли я опрометчиво, удовлетворяя свои естественные желания или, говоря более высокопарно, идя навстречу зову природы? Не рухнет ли цивилизация, если руководствоваться такой логикой? Ведь цивилизация в первую очередь подразумевает самоограничение, на основе которого и строится общественная жизнь.
Как будто два человека живут во мне и находятся в постоянной борьбе. Один хочет быть свободным и жить, как ему хочется, не считаясь ни с какими условиями. Другой хочет жить в рамках общественной морали и быть верным любимой женщине. Но ее нет рядом. И даже самый яркий воображаемый образ всегда тускнеет перед реальностью, перед настоящим. Правы философы: реально лишь настоящее, тогда как будущее и прошлое призрачны и существуют только в нашем воображении. Но что если так поступит по отношению ко мне и Мари? Нет, не имеет права, она женщина и мать! Опять раздвоенность, эгоизм и безграничное себялюбие… Я бы не думал так, если бы Мари была рядом. Одиночество – это и есть искушение. И усугубляющая одиночество весна…
* * *
На следующий день, в пятницу, я решил после работы отправиться в спортзал, а потом в сауну. Когда я уже возвращался в свой номер, меня догнал молодой, приблизительно моего возраста технический сотрудник, помощник Ольги Викторовны.
– Давид, где вы были? Я вас весь вечер ищу. Ни в номере вас нет, ни в баре… Ольга Викторовна просила зайти к ней.
Я быстро привел себя в порядок и поспешил к начальнице.
– Что случилось, Ольга Викторовна?
– Давид, я должна извиниться перед вами. Могу представить, как вам это неприятно, но придется опять вернуться в ваш номер. Начальник нашей следственной группы назначен прокурором Оренбургской области. На его место отправили другого человека. Он решил быть поближе к группе и остановится в номере двести два.
Было видно, что ей неловко и она действительно переживает за меня.
– Жить в одном номере с Коробко – все равно что спать на помойке! – с досадой воскликнул я.
– Не будь таким заносчивым и капризным, – незаметно для себя начальница перешла на «ты». – Тебе надо собрать вещи. Новый руководитель группы будет здесь к десяти утра.
– Кто он вообще?
– Я не знаю. Говорят, сравнительно молодой и очень требовательный.
– Жаль. Предыдущий начальник был удобным. Есть он, нет его – мы и не замечали. Приглашение в театр остается в силе?
– У вас что, есть сомнения? Или вы заняты? – изменившимся, сухим тоном спросила она, пристально глядя мне в глаза. – Мне будет очень жаль, если посещение спектакля не состоится.
* * *
Вернуться в старый номер было выше моих сил. Я опасался, что мои нервы не выдержат соседства с этим мерзким, отвратительно пахнущим типом. Как может человек так вонять даже после душа? Видимо, какие-то особенности физиологии. Я вспомнил прочитанную однажды маленькую заметку в какой-то газете. Там рассказывалось о продавщице крупного супермаркета в Нью-Йорке, которую пришлось уволить с работы и назначить пожизненную пенсию, так как, несмотря на все ее старания и использование всевозможных духов, от нее пахло так ужасно, что находиться рядом было невыносимо. Но этот тип, похоже, гниет и изнутри. Должно быть, он чем-то болен. Чисто по-человечески можно было его пожалеть, не будь он таким гнусным и отвратительным субъектом.
Не хочу и не буду делить свое жизненное пространство с Коробко! Надо забрать оставшиеся в номере вещи и убираться в другой. Платить за него я буду самостоятельно, деньги не особенно большие. Конечно, то, что я не хочу пользоваться государственными средствами и четверть своей зарплаты трачу на отдельный гостиничный номер, все равно выглядит странно. Ладно, будь что будет. Пусть пойдут пересуды о моих скрытых денежных возможностях, мне все равно.
Открыл номер своим ключом. Коробко не было. Должно быть, ужинает где-нибудь в самой дешевой харчевне. Он считал, что в гостинице все дорого, и находил на окраинах города рабочие столовые, где подавали отличные, по его мнению, сардельки с тушеной капустой и тому подобные блюда.
Уже выходя из номера со своими немногочисленными вещами, я случайно зацепил ногой большой бесформенный портфель Валентина, с которым он не разлучался, отправляясь на допросы в следственный изолятор. Раздавшийся звон стеклотары заставил меня вернуться. Что это у него в портфеле? Он что, бутылки сдавать ходит?
С интересом открыл портфель – там оказались три полулитровые бутылки водки самой дешевой марки. Вот почему Коробко всегда ходит, согнувшись под тяжестью портфеля, но старается этого не показывать, бежит так бодро. На работе, что ли, пьет, скотина? Вдруг меня осенило: вот откуда у него признательные показания! С этими бутылками Коробко приходит в тюрьму. Несчастные алкоголики с дрожащими руками, по два-три месяца лишенные спиртного, готовы подтвердить что угодно за глоток водки. Да они бы не отрицали, что хотели взорвать Мавзолей, Кремль, да хоть Луну! Точно, я прав. Вот и леденцы-монпансье, которые он дает им после допроса, чтобы замаскировать запах алкоголя.
Сволочь! Все-таки телесно грязные люди нечистоплотны и духовно. Нормальный человек, даже если он занимается физическим или грязным трудом, скажем, шахтер, принимает после работы душ и только потом идет домой. У этого – никакой потребности быть чистым. И вот результат – преступление, нарушение всех норм человечности и правосудия. Надо поставить в известность Ольгу Викторовну. А что я скажу? Каким образом обнаружил этот факт? Получится, что я рылся в вещах Коробко… Все равно. Я обязан сказать правду, и пусть думают, что хотят.
Дежурный администратор, который отлично знал меня, тут же выделил мне светлый и довольно чистый однокомнатный номер в другом крыле гостиницы.
* * *
Новый начальник следственной группы – еще сравнительно молодой, хотя и начавший уже лысеть человек лет сорока двух или сорока пяти, среднего роста, широкоплечий, самоуверенный, с приятной внешностью – гордо носил свою прокурорскую форму государственного советника третьего класса с генеральскими петлицами. Говорил он с еле заметным южнороссийским акцентом, резко, требовательно, как все высокопоставленные прокурорские чины, и в конце выступления поставил нереально короткие сроки для завершения следственных действий.
Для начальников всех силовых структур, да и вообще для российских начальников любого ранга такой командный стиль общения с подчиненными был обычным явлением. Культуры диалога, означающей возможность оппонирования власти или руководителю и включающей в себя элемент интеллектуального состязания, не существовало. К сожалению, вежливость и сегодня не является доминирующей формой общения руководителей и подчиненных – военно-командный, приказной стиль, нивелирование мнения подчиненных считается в России необходимым качеством сильного руководителя.
– Требую от каждого из вас представить подробный отчет о проделанной работе. Срок – пять дней.
Ольга Викторовна пыталась смягчить тягостное впечатление от его выступления и стала перечислять то положительное, что было в нашей работе. Константин Петрович – так звали нового начальника – резко и довольно грубо прервал ее, заявив, что общая неудовлетворительная работа обусловлена в том числе ее слабым руководством. Воцарилось тягостное молчание. Я уже лихорадочно думал, как построить свою речь, какими аргументами убедить нового начальника в том, что он заблуждается, но неожиданно Ольга Викторовна проявила характер.
