class="p1">Они дошли до середины двора и остановились под старым кленом. Фонарь у их подъезда не горел — лампочку опять разбили мальчишки. Они регулярно разбивали ее и почему-то не трогали у соседнего, где жили Гена и Лена. Там сияла "кобра", да так ярко, что освещала весь двор.
Дождь ненадолго перестал. Они сложили зонты.
Он взглянул на ее напряженное лицо и притянул за поясок к себе. Она стояла, бессильно опустив руки и глядя на него испуганными глазами. Он обнял ее и коснулся губами ее сжатых губ.
Совсем девочка! — подумал Дима. Даже нецелованная. Как приятно!
— Мариночка, а зачем же поджимать губки? — спросил он, любуясь ее смятением. — Я же именно их поцеловать хочу. И зажмуриваться не обязательно — это совсем не страшно. Ну-ка, давай еще раз попробуем.
Он снова притянул ее к себе и крепко поцеловал в губы, которые она теперь перестала прятать. Но, заглянув ей в глаза, увидел, что они полны слез.
— Мариночка, а почему эти самые прекрасные в мире глазки вот-вот заплачут? Тебе неприятно? Тогда скажи — я не буду.
Он ужасно расстроился. До того, что чуть сам не заплакал. Как ее понимать? Думал, она будет рада.
— Дима, ты меня любишь? — дрожащим голосом спросила Маринка.
— Конечно, люблю! — уверенно воскликнул он. — А почему ты спрашиваешь?
— Я думала: сначала в любви объясняются, а только потом целуют, — не глядя на него, прошептала она. — А у нас все наоборот.
— Так вот в чем дело! Но разве поцелуй не означает признание в любви? Я люблю тебя, очень люблю — не сомневайся! — У Димы, просто, камень с души свалился. Значит, она все же влюблена, как он и думал.
— Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю! — повторял он, целуя ее в мокрые щеки, губы, лоб. — Не плачь, пожалуйста, все будет, как ты захочешь. Мы всегда будем вместе.
И тогда она сама, привстав на цыпочки, обняла его и, вытянув губы, неумело поцеловала. Потом он ее. Потом снова она. Потом они обнялись и долго стояли, наслаждаясь этими чудесными мгновеньями. Расставаться не хотелось никак.
Наконец, Маринка опомнилась. Подняла голову и с ужасом увидела в освещенном кухонном окне силуэт отца.
— Все, Дима, сейчас он меня убьет, — пробормотала она. Губы не слушались ее, так нацеловалась. — Димочка, я побегу, ладно? Созвонимся.
И, высвободившись из его объятий, она понеслась наверх. Дверь открыла мать. Не говоря ни слова, она ушла на кухню. С видом, не сулившим ничего хорошего, в коридор вышел отец.
— Кто он? — грозно спросил отец, и у Маринки от страха подкосились коленки. Он все видел. Что сейчас будет! Точно убьет.
Ну и пусть! Она вдруг разозлилась. В конце концов, ей семнадцатый год. Она уже не маленькая девочка, которую ставят в угол. Она влюблена и имеет на это право.
— Мой знакомый. Из сорок седьмой школы. А что? — с вызовом спросила она.
— Как его зовут? И кто его родители?
— Дмитрий Рокотов. Папа полковник, как ты. Только еще не в отставке. Мама завуч в его школе. И я его люблю — так и знай.
— А не рано ты начала этим заниматься? Может, сначала хоть в институт поступишь?
— Ничем таким я не занимаюсь! — У Маринки от возмущения на щеках выступили красные пятна. — И в институт поступлю, можешь не сомневаться. Он, кстати, тоже туда собирается. Лучший программист среди старшеклассников города. Победитель олимпиады, между прочим.
— Митя, иди сюда, — позвала мать из кухни. — Оставь ее в покое. Раздевайся, дочка, небось, вся промокла.
— Ничего я не промокла, я же с зонтом.
Маринка разделась, прошла в свою комнату и выглянула в окно. Он стоял на том же месте и, задрав голову, смотрел на ее окна. Счастливо засмеявшись, Маринка постучала в стекло и помахала ему рукой. Он послал ей воздушный поцелуй и только тогда пошлепал по лужам к воротам. В душе у него все пело.
Господи, как хорошо! — думал Дима. — Какая чудесная девушка! Чистая, как росинка. Повезло мне. Теперь такая девушка редкость. Буду с ней встречаться. А потом, может, и женюсь. Надо ее с мамой познакомить — она в людях разбирается, как никто другой. Если одобрит, точно женюсь. Года через три. Или два.
А у Маринки зазвонил телефон.
— Мой совет: до обрученья не целуй его, — голосом Мефистофеля пропел Гена. — Ну как ты? Вся в процессе?
— Подглядывал? — возмутилась Маринка. — Как не стыдно!
— Зачем подглядывать? Я любовался открыто. Вы же стояли, как на сцене. А все жильцы — как на галерке. Сплошной театр! Ну, давай, рассказывай.
— Гена, все замечательно! Он мне в любви объяснился. Представляешь?
— Сам объяснился? Как это было?
— Ну, он меня поцеловал… а я спросила: “Ты меня любишь?” А он сказал: “Ну конечно, люблю, очень люблю!” И еще повторил: “Люблю, люблю, люблю!”
— Значит, напросилась.
— Гена, ну зачем ты так? Все настроение испортил. Почему напросилась? Я же его за язык не тянула. Он говорит: раз целую, значит, люблю.
— Ничего это не значит. Целовать это одно, а любить — совсем другое. Мало ли кто кого целует.
— А ну тебя! Тебе просто завидно — вот что я тебе скажу. Он меня любит — я в этом уверена. Ты бы видел, какое у него было счастливое лицо.
— А он тебя не спросил, любишь ли ты его?
— Нет, а зачем? Это же и так видно.
— Все равно, плохо, что не спросил. Лучше, если он будет хоть чуть-чуть в этом сомневаться.
— Вот уж чего-чего, а притворяться я не умею. Ну тебя! Не хочу больше слушать.
И она положила трубку.
Глава 54. ПОЧЕМУ ЛЮБОВЬ ТАК ЖЕСТОКА
Гена походил по кухне, не зная, чем заняться. Хотелось только одного: позвонить Лене. Но он слишком хорошо помнил ее реакцию на его прошлый звонок и боялся нарваться на новую отповедь. Наконец не выдержал.
Хоть голос ее услышу, — подумал он, набирая ее номер. Ну, пошлет — ну и что? Проглочу, не в первой. А вдруг повезет.
— Лен, это я, — покорным голосом произнес он, приготовившись ко всему.
— Слышу, — ответила она. И вздохнула.
— Ты чего делаешь?
— Ничего.
— Ольга Дмитриевна дома?
— Нет, она сегодня поздно придет.
Какой-то у нее голос… смирный, без привычной в последнее время агрессии. Может, помягчела?
— Лен, можно к тебе? Я тоже… ничего не буду делать. Вместе скучать веселее.
— Обещаешь?
— Клянусь!
— Ну иди.
Он съехал по перилам на третий этаж. Она увидела это и только покачала головой, пропуская его в квартиру. Потом
