— Носи на здоровье, Сидор Иванович, нам для руководящего мужа ничего не жалко, скоро тебя в колхозное правление изберут, тогда уж кое-кто свой поганый язык совсем прикусит.
Получив сдачу, небрежно сунула в карман, хотя подмывало пересчитать, и, подтолкнув Сидора к выходу, прихватила его старый картуз и пошла за мужем не оглядываясь. Знала: уже сегодня известие о его должности разнесется по селу, и это приятно щекотало ей душу.
Они пошли мощеной центральной улицей села, Сидор степенно вышагивал впереди. Встретили колхозного конюха Степана Подлипача, тот поздоровался, и Стецюк ответил ему, приложив два пальца к полям новой шляпы, он видел, что так отвечает на приветствия сам заместитель председателя райпотребсоюза — почему же не последовать примеру уважаемых людей?
Дальше дорога взбиралась на пригорок, повернув налево, можно было спуститься к лугу, но они остановились возле нарядного кирпичного дома, сплошь обсаженного сиренью. Хозяйка усадьбы копалась на грядках, увидев, улыбнулась приветливо и пригласила в дом, но Прасковья, остановившись у веранды, вытянула из сумки двухлитровую банку меда, поставила на подоконник и молвила сладко:
— Тебе, Аленка, самого лучшего принесли, ведь знаешь, нет вкуснее меда, чем у Сидора, а этот, с гречихи, целебный, ешь на здоровье.
Наверно, она говорила бы еще, но хозяйка, сполоснув руки в выварке с нагретой на солнце водой, остановила ее:
— Это почему же, Прасковья, ты стала угощать меня?
— Потому что Сидора назначили заведующим пчеловодством, а ты сама этого меда не съешь, значит, и Григория Андреевича подкормишь — такой мед как раз для его больного сердца...
Хозяйка укоризненно покачала головой:
— Так бы сразу и сказала: Григорий Андреевич тебя выгнал бы, так через меня...
— Что ты, соседка, — быстро, но не очень уверенно начала Прасковья, — как тебе не стыдно!
Но Алена решительно подняла руку, останавливая ее.
— Сейчас чайник поставлю, — сказала, — попьем чаю, я давно уж собиралась. Еще и медком полакомимся, целебный, говоришь?
— Ох и добрый же мед! — облегченно вздохнула Прасковья, поняв, что ее дар принят. — Так и тает во рту, так и тает...
Алена не пожалела заварки, всыпала в небольшой фарфоровый чайничек пол-ложечки сахара, объяснив, что чай с сахаром лучше настаивается, они уселись просто во дворе под старой грушей-лимонкой, и Сидор, глотнув огненного и в самом деле душистого чая, сказал уважительно:
— Хорошая ты хозяйка, Алена, и огород у тебя, и сад... Вот только ульев нет, отчего не заведешь?
— Так ведь мужское дело...
Прасковья громко дунула в чашку, осторожно хлебнула и заметила:
— Удивляемся мы тебе, Алена. Женщина ты еще в соку, да и Григорий Андреевич к тебе привязан...
— Опять за свое! — возмутилась Алена, но не очень сердито. — И когда вы прекратите это сватание? — Смотрела на Прасковью доброжелательно, и та сообразила, что разговор этот ей приятен, хотела еще польстить, но хлопнула калитка, и во дворе появился незнакомый высокий человек в темной рубашке с короткими рукавами. Не здороваясь, подошел просто к столу, Прасковья уже хотела прочитать ему мораль, но он, опередив ее, спросил:
— Тут живет председатель колхоза?
Хозяйка уже привыкла к таким неожиданным вторжениям и ответила, нисколько не удивившись:
— Нет Григория Андреевича, в санаторий уехал.
— А вы Елена Демидовна?
— Откуда знаете?
— Записка у меня к вам.
— От кого?
— Григорий Андреевич написал.
— Как так? — изумилась. — В Одессу же только улетел... Вот, — кивнула на Стецюка, — Сидор Иванович на самолет посадил.
Хаблак достал сложенный вдвое конверт. Догадавшись, что майор из Киевского уголовного розыска не ограничится беседой с ним, а поедет в Щербановку, Григорий Андреевич Дорох написал письмо и просил передать хозяйке дома, где жил.
Хаблак помнил, как Дорох сказал ему:
«Я бы на вашем месте не проверял ее. Хорошая женщина, душевная и вообще... — запнулся, и Хаблак понял, что этот преждевременно поседевший, с нездоровым лицом человек неравнодушен к Елене Демидовне. — Вообще честный человек, и я ей верю, как самому себе. Да и кому же тогда верить? — спросил как-то удивленно. — Впрочем, ваше дело, но было бы просто смешно подозревать Елену Демидовну. Но если уж так, передайте письмо. Пусть соберет мне еще чемодан — сама знает, что нужно, скажете, чтоб Алеша завез в Борисполь».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Хотел еще что-то добавить, но махнул рукой и ушел; Хаблак понял Дороха: Григорию Андреевичу было виднее, но и он должен понять Хаблака с его обязанностями.
Елена Демидовна засуетилась, вытерла фартуком табурет, пододвинула к гостю.
— Чаю, — предложила, — с медом? А может, хотите есть?
По дороге из Дубовцов Хаблак пообедал в райцентре, потому решительно отказался. А чаем пахло так вкусно, к тому же, говорят, в жару он великолепно утоляет жажду. Хаблак сел напротив полного мужчины с красным от крутого горячего чая лицом, положил себе в блюдце немного меду и с удовольствием принялся за чай.
Елена Демидовна прочла письмо и удивленно уставилась на Хаблака.
— Что случилось? — всплеснула руками, — И где делся его чемодан?
Хаблак внимательно рассматривал ее, помешивая чай ложечкой. В самом деле, было бы глупо хоть на мгновение заподозрить эту женщину — настолько искренне удивилась и огорчилась, узнав о том, что случилась в аэропорту неприятность. Но она еще не знала истинного положения вещей, Хаблак просил Дороха не писать о взрыве, и майор ответил, стараясь успокоить ее:
— Да, несчастный случай. Кстати, вы не клали в чемодан Григория Андреевича ничего запрещенного? Спирта, например? Или чего-нибудь такого?..
— Так не пьет же наш председатель, — вмешалась Прасковья.
Хаблак сурово взглянул на нее, мол, не тебя же спрашивают, и снова повернулся к Елене Демидовне.
— Нет, — подтвердила та, — я утром как поднялась, сразу же упаковала чемодан. Белье, костюм, рубашки, ну бритву, конечно, положила, мыло. А Григорий Андреевич еще радио попросил. Говорит: там в санатории скучно, и транзистор пригодится. Неужто и радио пропало?
— Не знаю, — немного покривил душой Хаблак, — я только вчера познакомился с товарищем Дорохом. Он и попросил съездить в Щербановку. В долгу, сказал, не останемся...
— Конечно, не останемся, — ввязался в разговор толстяк, — у нас такой закон...
Видно, ему надоело молчать и захотелось побеседовать с приезжим, но Хаблак знал, какими нескончаемыми бывают подобные разговоры, и перебил его.
— Вы провожали Григория Андреевича? — спросил.
— Ну да.
— Извините, мы незнакомы...
Толстяк поднялся и подал майору через стол большую огрубевшую руку. Назвался:
— Стецюк Сидор Иванович. Заведующий колхозным пчеловодством.
— Очень приятно, — крепко пожал ему руку Хаблак. — Случайно не видели, никто из посторонних не прикасался к чемодану Григория Андреевича?
Стецюк ответил уверенно:
— Что вы! Я сам вот на этом месте взял его, сам и отнес из машины в аэропорт.
И здесь все было ясно и понятно: Хаблак подумал, что только напрасно тратит время в Щербановке, однако должен был довести дело до конца — ведь мог лишь догадываться о характере отношений Дороха с Еленой Демидовной Грицик, в доме которой жил. Может, искреннее удивление и огорчение Елены Демидовны умело разыграны?
— Чай у вас вкусный, — похвалил, — а мед — нет слов.
— Еще бы! — назидательно поднял палец Стецюк. — Я вывожу ульи на гречиху, а там рядом еще эспарцетовое поле.
— Пофартило Григорию Андреевичу, — несколько бесцеремонно прервал его Хаблак, — ежедневно такие вкусные чаи распивать...
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Вот-вот, — подтвердила Прасковья, сладко взглянув на Елену Демидовну. — С такой женщиной как сыр в масле катается... Мужчины только у нас несознательные: им что хорошо, что плохо... Мало кто может настоящую женщину оценить.
Разговор стал приобретать желаемую окраску, и Хаблак попытался направить его в нужное русло.
