Но вот статус божества — иное дело. Не то, чтобы Маллой-младший верил в подобную мистику. Он продолжал придерживаться теории, объясняющей могущество Брони той кучей душ, что налипла на неё во время ковачского инцидента. Однако истина не важна. Важно то, как её воспринимают люди. Важна вера челяди. Важна успешность храма Лешей. Важно внимание Слунце к фигуре синеокой занудки.
И вот уже в этом качестве девочка могла открыть путь к союзническим отношениям с краснопёрыми. Ведь одно дело: корешиться с представителем дворянства, очевидно пытающимся услужить господам из компартии, а другое — с той, кто имеет в обществе репутацию божества. Это ведь открывает доступ к такому великому количеству комбинаций, включая карт-бланш на затыкание рта черни…
Так что, выбор Даркена был очевиден. Сколь не хотелось этого избежать, придётся просто смириться с тем, что иной роли, кроме роли любовницы, для Ёлко молодой человек попросту не способен предоставить. Хорошо хоть Броня относится к этому делу лояльно: ей даже в кайф, что у нелюбимого мужа будет кто-то для постельных утех, благодаря чему не придётся лишний раз закрывать глаза и думать о Богемии.
Фортуна права: всё это время Дарк заботился лишь о себе, раз не позволял Ёлко уйти. Глупый мальчишка слишком много на себя взял. Дальше-то что? Разве мог он рассчитывать, что слечна Каппек так и останется незамужней и продолжит встречаться с будущим ректором без возможности хоть как-то разыграть те карты, которые мог ей дать удачный брак? Разумеется, это глупо. А знать, что женщина, которую ты считаешь своей, из твоих объятий вечерком упорхнёт в объятия законного супруга?
Даже думать об этом не хотелось. Одной лишь мысли хватало, чтобы тело само собой подобралось, готовое тотчас же растоптать паршивца, посмевшего покуситься на святое!
Не лучше ли просто отпустить милого цундеристого ёжика? Ведь если ты не претендуешь, то тебе и не так больно, верно?
А Бронька… а что Бронька? Стерпится-слюбится.
О! А вот и синеокая. Как говорится: вспомни Лешую…
Молодой человек обернулся в сторону открывшейся двери и увидел там будущую супругу в багряно-красном платье да с гитарой в руках.
— Знаешь, у меня сейчас нет настроения бренчать для тебя, — честно признался Дарк. — Попроси слуг. У нас есть хорошие музыканты.
В голосе некромага не было раздражения или злобы. Лишь усталость. “Номер один” просто констатировал факт. В другое время он, пожалуй, с удовольствием взял бы в руки музыкальный инструмент, да предался бы ностальгии. Желательно, где-нибудь на кухонке. С бутербродиками да коктейлем из водки и местного аналога кока-колы.
Но не сегодня.
Однако у Лешей были иные планы.
— Если бы твои желания имели значение, Даркен, я бы не стала твоей невестой. Будет не так, как ты того хочешь, а так, как нужно роду. И если благу рода потребуется, чтобы ты бренчал для меня — ты будешь бренчать, — высокомерно ответила девушка, приземляясь на диванчик. — Мы оба с тобой можем сколь угодно игнорировать приказы, но лишь до тех пор, пока в начале не прозвучит “семейство Маллой говорит”. Так вот, семейство Маллой говорит: стой у окна и смотри, как плачет дождь.
И молодой человек перевёл взгляд на окно. Но не потому, что Броня так приказала, а оттого что он и сам последние минуты находил невероятно затягивающим зрелище того, как холодные капли воды оседали на стекле, собирались вместе, да неслись шустрыми ручейками вниз, к подоконнику.
Насколько бодрой и уверенной стала слечна Глашек. Такое случалось лишь когда она точно знала, что собирается делать. Когда эта перестраховщица на все сто сорок шесть процентов уверялась, что выбранный сценарий лучший из возможных.
И вот теперь лучшим сценарием из возможных было заставить сына рода Маллой смотреть, как плачет дождь? Забавно.
Даркен ощутил лёгкий приступ любопытства.
А затем уха молодого человека коснулся звук дрожащей струны.
Одна, затем другая. Ноты рождались под удерживаемым девичьими пальцами медиатором, а затем бежали прочь, по пути сплетаясь в донельзя знакомую, родную для сердца мелодию. Меланхоличный неторопливый ритм идеально резонировал с картинкой пред глазами юного некромага.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Музыка без труда нашла уже затёршиеся воспоминания и объединила их, оживила. Слова, стряхнувшие с себя слой многолетней пыли, бодро стучали по стенкам черепа, смешливыми голосами требуя их выпустить на свободу.
И Даркен подчинился.
Слеза — осенних дней примета
Росой холодной потекла,
И журавли уносят лето,
И журавли уносят лето,
Раскинув серые крыла.
Молодой человек и не думал заморачиваться с переводом речи старого мира на один из форгерийских языков. Зачем? Каждый из присутствующих в этой комнате знал тот самый, попаданческий русский. И более того. Каждый из них знал слова “Осенней мелодии”, шедевра Таюшина и Рузавиной.
И если у кого и могли возникнуть сомнения относительно последнего утверждения, так они разом рассеялись, едва лишь устами Брони, решившей присоединиться к Даркену, оказались озвучены первые строчки припева.
Звенит высокая тоска,
Не объяснимая словами,
Я не один, пока я с вами,
Деревья, птицы, облака,
Деревья, птицы, облака.
Конечно, песня эта и раньше нравилась Даркену, однако никогда прежде она не резонировала так сильно с его настроением. Даже если молодому человеку и было грустно, он и не думал включать “подобное старьё”. Да и грусть, надо признать, тогда имела совершенно иной толк.
Ведь Броня и не думала унять печаль будущего супруга. Лишь обратить её из тёмной в светлую.
Кружатся листья, как записки,
С какой-то грустью неземной,
Кто не терял друзей и близких,
Кто не терял друзей и близких,
Пусть посмеётся надо мной.
Последнюю строку юный некромаг пропел уже без изначального лирично-тоскливого настроения. Он оттолкнулся от окна, развернулся, раскинул руки и почти что прокричал, словно бы бросал вызов всему форгерийскому сообществу.
Насколько же это не совпадало с это с тем, какие чувства испытывала вторая попаданка. Девушка пела закрыв глаза. Оградившись опущенными веками от мира. Чуткое ухо Даркена улавливало в её голосе боль. Но не свежую. Старую. Почти что забытую.
Плевать было Броньке на то, что о ней думают форгерийцы. Для неё существовала лишь она сама. И её близкие.
И вот, куплет спустя, девушка отворила очи. И её взгляд встретился со взглядом некромага. Бездонный синий океан. Спокойная бездна. И серое зимнее небо.
Две противоположности, у которых не было никакой нужды притягиваться. Ни одна из них не нуждалась, на самом деле, в том, что собой представляла иная сторона.
Странное какое дело.
Слова. Каждый из них ведь сейчас произносил заученный текст. Порой некромаги запинались и застывали в нерешительности, но где один забывал строчку песни, тут же приходил на помощь другой.
И казалось, что попаданцы уже не просто пели, а беседовали. Используя одни лишь только интонации и оттенки взглядов. Словно бы обещали друг другу, что стоит кому-то отступиться, он может быть уверен, что рядом окажется надёжное плечо.
И чем ближе к финальным строкам, тем тише звучали голос. Куда-то девался весь вызов Даркена. Стала неразличима боль Брони.
Некромаги говорили уже об ином. О том, что для них на самом деле важно. О том, о чём стеснялись или даже стыдились сказать вслух, опасаясь за создаваемый годами образ.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
И часто плачем мы невольно,
Когда дожди стучат в окно,
Не потому, что сердцу больно,
А потому, что есть оно.
