– Спокойствие! Герцог де Фриуль засвидетельствует наше присутствие на улице Микеланджело кому угодно. Решено, я сейчас же ему протелефонирую, а если понадобится, сам к нему загляну. Он скажет все, что я попрошу, – мне ведь известна одна его маленькая тайна: лысый олух ворует книжки у внучатых племянников!
– Жозеф, это же шантаж…
– А то! Я в таких делах мастер.
Жозеф и Виктор застали Кэндзи в лавке «Эльзевир»: он замер в экстазе перед манускриптами в роскошных переплетах, разложенными на столе посреди торгового зала. Глаза японца сияли, он чуть ли не облизывался, как гурман, приготовившийся отведать самых изысканных деликатесов.
– Инкрустированные наугольники, форзацы из синего шелка! Потрясающе! И всё в идеальном состоянии – на бумаге ни пятнышка. – Кэндзи погладил раритетный экземпляр в красном сафьяне с желтыми мраморными обрезами.
Жозеф, усевшись за конторку, развернул утреннюю газету.
– Журналисты, как всегда, непоследовательны. Всего три строчки о смерти Жюля Жуи, знаменитейшего поэта-песенника, ничуть не больше о Родольфе Салисе[297] – и здоровенная статья о некой Ольге Вологде, которую угораздило грохнуться на сцене Опера́ в первом акте какого-то балета!.. Постойте-ка, я уже слышал это имя, и кажется, именно здесь… Вспомнил! Это же подруга Фифи Ба… – Жозеф прикусил язык, поймав испепеляющий взгляд Виктора.
Но Кэндзи и ухом не повел. Он уже положил книгу на стол и, поигрывая очками с половинками стекол, бесстрастно осведомился:
– Жозеф, вы сделали опись изданий Бальзака?
– Разумеется. Мы с Виктором сегодня вечером идем к герцогу де Фриулю – его сиятельство обещал показать мне собрание эротических гравюр. Выйти нам нужно часа в четыре. Вы закроете лавку?
Кэндзи степенно водрузил очки на нос.
– С этой сделкой Виктор справится и без вас. Тут необходимы чувство такта и доскональное знание истории гравюры, а вам еще многому нужно учиться.
– Но я… – Жозефу помешало договорить вторжение покупательницы – явилась мадам Шодре, супруга аптекаря с улицы Иакова:
– Добрый день, господа. Мне нужна «Партия Левой Ноги», роман Мари-Анны де Бовэ[298], вышедший у Лемера. Мадам Баллю очень рекомендует почитать, говорит – весьма увлекательное сочинение.
– Жозеф, найдите для мадам «Партию Левой Ноги» – это как раз в вашей компетенции.
Отправиться на подземный концерт в одиннадцать часов вечера – что за нелепая причуда! Кому скажи – не поверят… Солгать по телефону было бы, конечно, безопаснее, чем в глаза, но Виктор чувствовал себя виноватым, оттого что собирался оставить беременную супругу одну в такое непростое время – Таша хандрила, – и, пересилив себя, он поехал ужинать домой, на улицу Фонтен.
По пути Виктор прицепился «вагончиком» к омнибусу маршрута Мадлен – Бастилия и, поставив ноги на педальное крепление велосипеда, наслаждался путешествием. Однако вскоре был замечен и обруган красномордым кучером в цилиндре, который преподал ему правила дорожного движения на доходчивом языке. Виктор ответил улыбкой. Крутить педали, подставляя лицо ветру, дышать атмосферой Парижа, насыщенной ароматами, цветом, многоголосьем, – что может быть приятнее? Впереди – весна и лето. Какие захватывающие приключения ему уготованы?..
Огибая церковь Троицы, он подумал: «Троица! Нас будет трое в июне… А если ребенок встанет между мной и Таша? Если он разлучит нас, вместо того чтобы связать еще крепче?.. Хватит об этом, Легри! Ты так стремился стать взрослым мужчиной – и все для того, чтобы вдруг понять, что хочешь снова сделаться маленьким мальчиком?.. А впрочем, взрослые люди только притворяются взрослыми – все мы в глубине души остаемся детьми».
Порой Таша охватывала всепоглощающая радость от того, что в ней вызревает новая жизнь. Но на место радости быстро приходила хандра, приступы чрезмерной веселости оборачивались меланхолией, и сердце сжималось от смутной тревоги. Она ужасно расстраивалась, глядя, как растет и уродливо меняется ее тело. Постоянная слабость исключала интимную близость с Виктором. Выпирающий живот мешал рисовать, а несколько недель назад доктор Рейно сказал, что ей противопоказано долго стоять, и с тех пор она не подходила к мольберту. Жила почти как затворница, бо́льшую часть времени валялась на кровати и читала или делала наброски углем в блокноте. Иногда она иллюстрировала сказки свояченицы, тоже беременной. Айрис недавно закончила «Котика с острова Мэн», оставалась все такой же энергичной, не утратила резвости и никогда не унывала, несмотря на постоянное общение со своей свекровью Эфросиньей.
Таша, отложив книгу, помассировала поясницу. Малыш пошевелился в животе, и она, преисполнившись нежности, вдруг вспомнила собственное детство. Это было так давно, так далеко и непохоже на ее нынешнюю жизнь… Мираж, эхо нездешней мелодии…
– Рахиль! Рахиль, вернись! Здесь нельзя играть!
Она бежит за младшей сестренкой по рыбному рынку в Одессе среди щедрых даров Черного моря. Вокруг пестро и нарядно – кроваво-красные барабульки, коричневые широколобки, пойманные среди береговых утесов; голубые и синие скумбрии, серебристые сардины, плоские морские языки с зеленоватой чешуей, ощетинившейся шипами…
«Рахиль, как я по тебе скучаю!» – подумала Таша и увидела за окном Виктора. Она улеглась поудобнее и снова открыла стихотворный сборник.
– Что ты читаешь, милая? – спросил через минуту Виктор, заботливо поправив подушку у нее под головой.
– «Там все Европой дышит, веет, все блещет югом и пестреет разнообразностью живой…»[299]
– Знаю, так Пушкин сказал об Одессе! Мы непременно свозим туда нашу дочь.
– Нашего сына!
– Как вам будет угодно, мадам. – Рука Виктора скользнула в декольте Таша. – Они такие… внушительные…
– Я вся-вся такая внушительная, – фыркнула она. – Чувствую себя китом, выброшенным на берег.
– Ты королева китов, прекрасная и желанная!
– Между прочим, это ты во всем виноват… Ты переодеваешься? Куда-то собрался?
– Да, поужинаю с тобой и побегу. Жозеф уже, наверное, заждался. Нагрянем на ночь глядя к герцогу де Фриулю – он распродает свою библиотеку.
Таша понаблюдала, как муж снимает брюки, и схватилась за блокнот и карандаш.
– О нет, милая, умоляю, не надо рисовать меня в таком виде!
– В таком виде ты можешь сесть за стол – тогда не придется стирать одежду, а то Эфросинья приготовила нам пулярку в собственном соку. Кстати, тебе письмо. – Она протянула Виктору листочек бумаги, сложенный вчетверо, и он, развернув, прочитал: «Насчет комнаты – ладно, уломали».
– И что это значит? – удивился Виктор.
– Столяр согласен сдать в наем свой сарай. Угадай – кому? Блистательному фавориту королевы китов!
– Ты хочешь выселить меня в сарай?!
– Мы выселим туда все твои фотографические причиндалы, и у тебя будет настоящая фотолаборатория, она же рабочий кабинет в двух шагах от квартиры. Я уже договорилась с водопроводчиком. Ты доволен?
Виктор встал рядом с кроватью на колени и поцеловал жену в лоб.
– Я тебя обожаю!
– Милый, поцелуй меня еще раз… всего семь часов… ты ведь еще успеешь к Фриулю…
Глава шестая
Вечер того же дня
В зеленоватом свете фонаря Мельхиор Шалюмо с трудом различил стрелки на циферблате карманных часов: четверть одиннадцатого.
На бульваре Святого Иакова вырисовывались силуэты фланирующих полуночников, все витрины попрятались за охранными решетками, лишь хозяева корсетной лавки припоздали с закрытием – за стеклом виднелись черные и белые пятна корсетов, расшитых цветами и орнаментами. Мельхиор на них не обратил внимания – он осторожно обходил участок дороги, на котором ремонтники оставили ведра, заляпанные гудроном. Невидимый в темноте, заорал кот, жалуясь на судьбу. Процокали каблучки, и из тени вынырнула девица.
– Эй, малолетка, поразвлечься не желаешь? – хихикнула она при виде человечка.
– Поди прочь, шлюха!
Услышав оскорбление, произнесенное отнюдь не детским голосом, девица аж подскочила:
– Опа! Гляньте, экий недомерок! Слышь, ушлепок, я те скидку за рост сделаю!
Мельхиор ускорил шаг.
– Тащи ко мне своего папашу – мы с ним лишние полметра тебе смастрячим! – завопила ему вслед девица.
Прохожие засмеялись, кто-то обернулся поглазеть на «ушлепка».
Люди. Нормальные люди. Вокруг было слишком много нормальных людей, и от этого Мельхиор чувствовал себя совсем несчастным и одиноким. «Почему они испытывают такое отвращение ко всем, кто на них не похож? Это что, преступление – быть не похожим на других? Я устал, я хочу сбежать от них, хочу забыть, что я пленник этого куцего тела…» Он шагал как во сне. Стены, стены, стены, узкая улочка. Лошадь спит в упряжке фиакра, неподвижная, как те же стены, нависающие с двух сторон. И в ушах звучит лишь эхо собственных шагов…
