Незаконная дочь графа Строганова Идалия Полетика была активным координатором антипушкинской интриги (она сводит Дантеса с женой Пушкиной у себя дома). После дуэли Строганов и Нессельроде проводят остаток дня у Геккерна, лихорадочно совещаясь, как замести следы. С кончиной Пушкина участники заговора проделывают оставшуюся часть свой подлой работы. Жуковский выносит из его квартиры какие-то бумаги, а граф Строганов занимается организацией похорон, присматривая за тем, чтобы они не приняли какого-нибудь опасного для заговорщиков направления.
После смерти великого русского поэта Николай I заплатил все его долги, дал большую пенсию его семье и профинансировал издание его сочинений.[305]
Последними словами Пушкина об императоре были: «…Весь был бы Его» и «Попросите Государя, чтобы Он меня простил». Речь идет о нарушении данного Николаю слова не драться на дуэли.
Даже такое прощание Пушкина с императором не помешало трепетным интеллигентам переврать всё, что можно. В стихотворении «Поэт и царь» Цветаева надрывно давит из себя: «Зорче вглядися! Не забывай: Певцоубийца Царь Николай Первый». В экстатическом выплеске чувств она по сути делает из Николая I вечного врага свободы, Амалека, Антихриста.
Приложив столько усилий к гибели поэта, российские либеральные силы более полутора веков занимались привычным для них делом, приватизацией. Они занимались приватизацией памяти о русском гении, выставляя его этаким декабристом, случайно не добравшимся до сенатской площади. Из Пушкина выходила очередная штампованная «жертва царизма», попадавшая на одну полку вместе с одномерными «борцами с самодержавием».
Впрочем на либеральной сцене ставился и другой спектакль на тему Пушкина. Еще де Кюстин описал Пушкина поэтом малозначительным и подражательным. А в начале 20 в. люди типа литератора Алданова стали упрекать Пушкина в политиканстве и даже продажности. «Он брал денежные подарки от правительства Николая I». Ну да, Пушкин, бывший издателем общественного-литературного журнала, должен был, наверное, получать деньги в голландском посольстве. Кстати, от правительства Николая получала «денежные подарки» тьма тьмущая российских интеллигентов — даже сегодня трудно найти «критика режима», который не кормился бы с государственной руки. Попытки оклеветать Пушкина и выбросить его с «корабля современности» не нашли понимания в зрелом СССР, однако возобновились в эмигрантско-диссидентской среде в 1970-е, а затем были подхвачены западными «исследователями».
Такая же интеллектуальная общность как с Пушкиным, у Николая I была и с Гоголем.
Произведение Гоголя «Тарас Бульба», своего рода русская «Илиада», стала мощным ударом по мазепинщине, по идее раскола малорусской и великорусской ветвей русской нации.
Гоголь прекрасно видел то, что было недоступно самовлюбленным поверхностным белинским: «Велико незнание России посреди России. Все живет в иностранных журналах и газетах, а не в земле своей. Город не знает города, человек — человека, люди, живущие за одной стеной, кажется, как бы живут за морями.»
Вопреки либеральному мифу о том, что Николай I не терпел критики, направление критического реализма не только выросло в его время, но и получило поддержку с его стороны.
Вскоре после театральной премьеры «Ревизора», которую дали по личному указанию императора, пьеса была напечатана. На премьере Николай сказал автору: «Всем досталось, а мне больше всего». Вспоминал император героев «Ревизора» и при встречах с провинциальными российскими чиновниками. Николай также отменил цензурный запрет на издание «Мертвых душ». Не боялся он за «самодержавие» и надеялся, что эта книга подействует на омертвевшие души дворянства, вцепившегося в свои вольности.
И острая пьеса «Горе от ума» А.Грибоедова была напечатана по указанию императора.
Николай I одним из первых заметил одаренность Льва Толстого, тогда офицера на Восточной войне, и помог ему погрузиться в литературную деятельность, не исключено, что даже спас от гибели на поле боя. За это «зеркало русской революции» отблагодарил уже покойного императора отменной злобы пасквилями вроде «Хаджи Мурата» и «Николая Палкина». Увы, талант не всегда сочетается с совестью, особенно если политические тенденции не способствуют честности.
И, хотя общественный путь Достоевского начался с участия в антиправительственной организации, созданной польским заговорщиком, очень быстро оформились его взгляды, носившие явный отпечаток николаевского мировоззрения. Через несколько лет после кончины Николая I Достоевский называет себя «совершенным монархистом». В одном из своих писем Достоеский вскрывает корни «незнания России»: «Эти явления — прямое последствие вековой оторванности всего посвященного русского общества от родных и самобытных начал русской жизни. Даже самые талантливые представители нашего псевдоевропейского развития давным-давно пришли к убеждению о совершенной преступности для нас, русских, мечтать о своей самобытности… Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева».
При Николае расцвел гениальный поэт Тютчев, оформились Некрасов и Тургенев, творили Крылов, Языков, Фет, первый русский фантаст В. Одоевский.
Наши интеллигенты очень любят повторять строки Лермонтова: «Прощай, немытая Россия». Однако не будем забывать, что Лермонтов погиб очень молодым человеком. Гениальность дается человеку сразу, а вот постижение мира длится всю жизнь. Если бы Лермонтов не ушел в 27 лет, то, скорее всего, прошел бы творческим путем Пушкина и Достоевского. Ведь Лермонтову уже принадлежали строки:
Безумцы мелкие, вы правы!Мы чужды ложного стыда!Так нераздельны в деле славы,Народ и Царь его всегда.[306]
Композиторы Глинка (оперы «Жизнь за царя», «Руслан и Людмила») и Даргомыжский (опера «Русалка») фактически стали основателями русской светской музыки, причем обратившись к национальным сюжетам. Император дал дорогу операм Глинки на сцену императорского театра, хотя тогда эта музыка считалась новаторской.
Сильна при Николае цензура, сильнее, чем даже в советское время. Но именно его время является золотым век русской культуры. Никогда, ни до, ни после не было столько выдающихся ее деятелей. (А вот бесцензурная эпоха породила почти что один мусор.) Скорее всего, николаевская цензура предохраняла русскую культуру от дешевых соблазнов. Рациональный четкий иронический ум Николая словно оказался матрицей для хорошей литературы. Ушла псевдоклассика, которая «воспевала надутыми словами разные иллюминации» и стала смешной романтическая фраза, «дева и луна».
В царствование Николая появилось большое количество общественно-литературных изданий. Среди них выделялся национально-ориентированный «Современник», издававшийся Пушкиным. Погодин издавал либерально-западнический «Московский телеграф». «Вестник Европы» придерживался консервативно-западнических позиций. А в «Отечественных записках» работал соловей европоцентризма Белинский.
И хотя господствующим направлением в российской мысли было западничество, в эпоху Николая появляется плеяда людей, пытавшихся постигнуть самобытность России, определить ее особенности, отличающие ее от Европы. Это, конечно, «старшие славянофилы», братья Аксаковы, И. Киреевский, А. Хомяков, но также ряд мыслителей, пик творчества которых придется на последующее время.
Стоит упомянуть Н. Данилевского, биолога по образованию, выпускника Петербургского университета, создавшего теорию культурно-исторических типов задолго до Тойнби и Хантингтона. И, конечно, Менделеева, педагога по образованию, осмыслившего не только основы мироздания, но и оригинальный путь русской цивилизации.
Как считал философ К. Леонтьев, николаевское царствование дало крепкую основу для развития русской мысли: «Все они (русские мыслители) роптали на этот строй, все они более или менее пламенно прилагали руки к его уничтожению; но как они, так и лучшие поэты наши и романисты обязаны этому сословному строю в значительной мере своим развитием.»[307]
Феномен российской интеллигенции
При Николае I фактически началось массовое производство специалистов в области гуманитарного знания. Император делал расчет на то, что они будет возрождать русскую национальную культуру — во время от Петра Великого до начала 19 века та потерпела столь огромный ущерб, что еще немного и возрождать было бы нечего.
Сегодня трудно это представить, но спасать приходилось даже русский язык. Живой русский язык протопопа Аввакума и замечательный русский язык Пушкина и Гоголя были разделены более чем вековым языковым обмороком, когда для образованного класса родная речь стала практически чужой, применялась лишь для отдания приказаний «туземцам» (унеси-принеси), была замусорена иноязычными лексическими и граматическими формами. И вот этот обморок наконец закончился. Волшебные перья Пушкина и Гоголя вернули яркость российской словесности, а вместе с тем язык ожил и заиграл, вернулся в обиход образованного класса и был очищен от иноязычного сора. Ученые вспомнили о традиционной русской культуре, из задавленного состояния вышла церковь.
