Четверо путников брели почти восемь часов, истерли в кровь ноги, Филипп впервые понял, что сапоги в семнадцатом веке, даже самые дорогие – дрянь. Пальцы одеревенели, щиколотки и ступни жгло, но Завадский не замечал этого, перед глазами раскачивалась долина с иным пейзажем. Безмятежное осеннее солнышко отражалось в мертвых глазах.
Филипп хмурился всю дорогу, пытался строить планы, но перед глазами то и дело возникал Данила. Могучее тело, опускающееся на колени. Успевший запечатлеться растерянный взгляд. Потом тоскливая муть перетекла в сердце. Хотелось услышать привычные обеспокоенные слова брата своего – что он сказал бы теперь. Стало вдруг остро не хватать его песен, которые он затягивал после первой чарки и деловитых точных команд, раздаваемых им только ради одной цели – чтобы защитить брата своего. Теперь Филипп понимал, почему Данила оказался там, а не здесь.
Путники устало взобрались на сопку перед озером, разожгли костер в ямке под раскидистым кедром, чтобы не выдать себя дымом. Антон добыл в лесу странного зверя – небольшую косулю с клыками, ловко разделал и принялся жарить на манер шашлыка. Ели молча – так же, как и шли. За восемь часов едва ли обменялись парой фраз и те были о дороге. Антон вел их на запад – все что знал Филипп, где-то на севере верстах в четырех-пяти тянулась дорога на Нерчинский разъезд. Таились от нее, думая о розыске и погоне, хотя сидя здесь в уходящем в безлюдные дали краю, с трудом верилось в серьезность подобных угроз. Прямая угроза жизни отошла на второй план, чего нельзя было сказать о тех, кто был ему дорог и о том, что он успел построить.
Прежний Завадский любил природу и умел ею наслаждаться, ему захотелось бы теперь непременно добраться до снежных шапок на вершинах гор, увидеть со склонов бескрайнее величие и впасть от увиденного в тихую экзальтацию, но нынешний Завадский был слеп к красоте. В нем бурлила кровь иной породы.
После еды Тишка сходил к ручью напиться и заодно принес наполненную водой флягу Завадскому, после чего прилег у костра подобрав поближе к огню ноги и мгновенно уснул. Остальная троица молча глядела в костер.
– Странь тридцать верст миновали. – Первым нарушил молчание Антон. – Еже разумеешь, брат, далече?
Филипп потер ладонями лицо.
– Надо узнать, что стало с товаром. – Произнес он, морщась от усталости.
– Его наверняка сымали, брат. Из овой брани, живьем уйти чудо Господне, а уж телегами…
– Знаю. Но мы все равно должны узнать – конец ли это или просто серьезный удар. От этого зависит все остальное.
Помолчали пару минут. Бес пошевелил прутиком угли в костре.
– Яко сведаешь, ежели топерва никому нет веры? – спросил он, глядя в костер. – Окрестные сепи да остроги ныне под спудом тех, кто нагнал на нас сие войско.
– Надобе добраться до Иркустка. – Сказал Антон. – Онамо сидят люди Мартемьяна.
– Да токмо сведав еже не сымали Филиппа, они перекроют все пути на запад, – не согласился Бес, – да в коегаждом остроге, заимке и на дороге будут их люди.
– Обаче и у нас убо люди.
– Ныне они затаятся.
В поисках поддержки Антон посмотрел на Филиппа.
– Еже скажешь, брат? – спросил он.
– Вы оба правы. Но в первую очередь надо узнать живы ли Аким, Савка или кто-то из тех, кто был с ними, и, если живы – надо их найти.
– Ин яко сыскать их, не ведая живы ли?
Филипп устремил на Антона небесный взгляд.
– Куда бы ты пошел на месте Акима?
– Ежели б выжил да сберег товар али просто выжил?
– Неважно.
– Аз побрел бы отайными путями в Иркутск.
– Не, – с усмешкой возразил Бес, – Аким верно не пошел бы в Иркутск, токмо не он – зело брат сташив [труслив]. Яко, кстае и Савка.
– Амо же? – посмотрел на него Антон.
– Они бы нужились сыскать тунгусов. Зане же и ведают они яко искать их.
– Верно, – согласился Филипп.
– Обаче Бакан негли мертв. – Сказал Антон. – Иде его сыщешь?
– Значит надо найти Бодула.
– Стало быть, идем на север?
– Какой самый северный острог с нашим амбаром? – спросил Филипп.
– Итанцинский острог.
– Там у нас товар и люди?
– Да рядом тайга…
Филипп кивнул и поглядел в костер.
Замолчали и Антон с Бесом. По их хмурым лицам Завадский понял, о чем они думают.
***
До дороги в низине – метров восемьсот, но острое Савкино зрение позволяло не только видеть небольшой движущийся отряд из двадцати двух всадников, но и длинные зелено-красные кафтаны, измазанные в грязи и осунувшиеся лица. Отряд двигался неспешно – тянул за собой две дроги, на которых горами лежали окровавленные тела.
Савка сопроводил их взглядом, и как только отряд скрылся за изгибом, ловко свесился с толстой кедровой ветки, повис на руках и раскачавшись как обезьяна, прыгнул на большой плоский камень, после чего соскочил и легко побежал вниз по взгорью.
В хвойной поросли встретил его Аким – место было глухое, труднодоступное.
– Большо видать последние, – бросил Савка, хватая кривую наполовину обструганную ветку.
Аким, уже почти соорудивший себе при помощи ножа вполне сносную палку-копалку сердито на него посмотрел.
– Довольно скакати, мухоблуд, берись за дело – работы вдосталь!
Савка вздохнул и взялся за ветку, Аким тем временем подошел к телеге, подергал ее за оглобли, проворочал:
– Добрый стан.
Повозку они распрягли, лошади, привязанные к кедрам, мирно паслись неподалеку, пощипывая выцветшую травку.
– Разумеешь надобе ломать возок? – спросил Савка, которому не хотелось много работать.
– Живей, печегнет! Я за тебя работать не буду! – огрызнулся Аким.
Савка понял, что Акима не переубедить – он был как-то непривычно сердит, но все же попробовал еще раз, зайдя на этот раз издалека:
– Еже думаешь, Аким, жив ли брат Филипп?
– Ты чаво болтаешь? – Аким вдруг упер руки в бока и пошел на него медвежонком, так что Савка даже испугался и втянул голову в плечи.
– Ничаво…
– Ась? – подошедший Аким постучал пальцем по Савкиной голове. – Привяжи помело, остолбень, али досталь и без того не шибкий разум растерял?
Савка уже пожалел, что завел этот разговор.
– Ну буде-буде, – пробурчал он, – чай сам видывал,
