Неподалеку он заметил целующуюся в глубине арки парочку. Стараясь не потревожить влюбленных, он осторожно прошел мимо, услышав, как женщина глубоко и страстно вздохнула. Донесся одинокий удар колокола. Надрывая сердце, заливались соловьи в садах.
«Этот город словно напоен любовью», – подумал рыцарь.
Побродив еще немного, он решил вернуться.
«Наверное, она уже спит. И, придя к ней, я положу между нами меч. Ибо, видит Бог, я не хочу, чтобы она возненавидела меня».
А ведь не так давно он мог спокойно заснуть рядом с ней при свете костра, и ничто не подсказывало ему, что рядом бьется трепетное женское сердце. Теперь же между ними должен лежать меч – древняя преграда, разделяющая мужчину и женщину, символ, стоящий на страже целомудрия.
Он вошел в гостиницу, поднялся к двери своей комнаты и остановился, не решаясь войти. Кровь снова забурлила, дыхание стало тяжелым и хриплым.
– Только меч, между нами будет меч! – как заклинание, твердил он.
Войдя, Филип захлопнул за собой дверь и прислонился к ней спиной. Он смотрел, и сердце словно выскакивало из груди.
Анна не спала. Лунный свет, лившийся потоком в раскрытое окно, заполнял комнату серебристым мерцанием. Девушка сидела на краю постели, обхватив колени руками и упершись в них подбородком. Фигура ее казалась отлитой из серебра и в то же время такой хрупкой, будто была соткана из воздуха. На глаза Анны падала тень от челки, и они казались темными и огромными. Девушка повернула голову, на щеках ее блеснули следы слез.
Анна взглянула на него с изумлением и вдруг просияла.
– Так вы вернулись, сэр?
Филип вдруг отчетливо понял, что поспешил, что ему не следовало возвращаться. Он по-прежнему стоял спиной к двери. И, видимо, в его взгляде было нечто, что почувствовала девушка. Она перестала улыбаться, замерла, затем отвернулась и принялась торопливо расшнуровывать сапог. Пальцы ее дрожали, она путалась, дергая ремешки.
Майсгрейв подошел ближе. Девушка подняла на него растерянные глаза, и тогда рыцарь опустился на колени и стал медленно расшнуровывать ее сапожок. Анна глядела на него сверху вниз. Ладони ее были холодными, а грудь горела. Она глядела на его пышные кудри, казавшиеся пепельными завитками дыма в сиянии луны, и знакомое желание запустить в них пальцы захлестнуло ее.
Филип отбросил сапожок, и его рука, все еще сжимавшая ступню девушки, скользнула по ее лодыжке, затем голени, коснулась колена… От этой невольной ласки девушку бросило в дрожь. Филип же глухо застонал и припал лицом к ее коленям. Анна на миг окаменела, потом глубоко вздохнула и счастливо прикрыла глаза. В эту минуту ей было так легко, она чувствовала себя такой свободной!..
– Анна… – глухо произнес Филип.
Девушка опустила руку и погрузила пальцы в его волосы. Рыцарь поднял голову. Какое-то мгновение они не отрываясь глядели друг на друга, затем Анна, коротко выдохнув, скользнула в его объятия.
29
Весна
Филип проснулся еще до рассвета. В смутном полумраке проступали очертания комнаты, складки полога, ларь у окна. В углу подавал голос сверчок.
Он повернул голову. Анна безмятежно спала, ее голова доверчиво покоилась у него на плече. Губы ее были слегка приоткрыты, на щеках лежали тени ресниц.
Рыцарь улыбнулся краем губ. Взбалмошное дитя – что сталось с ней в эту ночь? Дитя – и нежная, неукротимая, обожаемая женщина…
Он вдруг почувствовал, как сжимается сердце. Филипу пришлось признаться себе – он страшился ее пробуждения. Праздник окончился, иссяк, как легкое хмельное вино Аквитании. Еще вчера здешний воздух дышал любовью – не той, о которой поется в куртуазных ронделях и лэ, а любовью, жаждущей страстных ласк, поцелуев, заставляющей разгоряченные тела сплетаться в неистовых объятиях…
Филип глядел на Анну. Чистое дитя, не сознающее своего греха, не помышляющее о последствиях. Все это придет потом, когда она вернется к действительности, когда поймет, что она уже не та, что прежде, и осознает, какая кара может постигнуть ее. И его тоже ждет расплата – иная. Еще не так давно на побережье, среди дюн, когда Анна устыдилась своего безумного порыва на корабле, между ними было нечто подобное. Словно ледяная стена разделила их, и он помнил ее ненавидящий взгляд, эту горделивую сухость и надменность. Но тогда он не чувствовал за собой вины. О, зачем, зачем он вернулся вчера, зачем целовал эти податливые губы?!
В открытое окно лился прохладный предрассветный воздух. Филип осторожно прикрыл обнаженное плечо девушки. Ее волосы пахли сухими травами и морским ветром. Опасаясь разбудить ее, он легко коснулся их губами и вдруг, вопреки всему, подумал: это было прекрасно! Эта их ночь в сиянии луны, среди трелей соловьев и горячего, сбивчивого дыхания…
Анна то испуганно сдерживала его, то вдруг страстно льнула сама, и он терял голову от нежности, неистовой страсти и чудесной красоты этой девушки. Любовь была для нее совершенно новой стихией, которая сначала напугала, но потом приняла ее, как птицу небо. Она упивалась лаской, и он видел, как безумно и моляще блестят ее глаза, как все бессильнее запрокидывается голова, как трепещет, покоряясь мужчине, отливающее серебром тело…
Пропел петух. Филип заметил, что проспал не более часа. Слишком упоительной и долгожданной была для них эта ночь, но смутное беспокойство не давало ему покоя. Миг краткого забытья – и он очнулся с ясной головой.
Петухи уже голосили со всех концов города. Разбуженные звонари ударили в колокола. Медный гул ширился и рос, и Филип невольно прижал к себе девушку, опасаясь, что вся эта кутерьма разбудит ее и счастье кончится, а на смену ему придут слезы и раскаяние.
Ясно и так – вскоре пути их разойдутся. Уорвик просватает Анну за ровню, и тогда немало лиц пожелает удостовериться в пятнах крови на ее брачной простыне. И когда все откроется, она будет опозорена, наказана и проклята! Как же должна она будет возненавидеть его, Майсгрейва, и свою слабость в эту южную ночь!
Он осторожно высвободил занемевшую руку и бесшумно встал. Анна даже не пошевелилась. Торопливо одевшись, Филип вышел из комнаты. В зале было еще пусто, лишь хозяин с хозяйкой хлопотали у очага. На огне что-то булькало в горшках, и хозяйка помешивала деревянной ложкой в одном из них.
– Ранняя же вы пташка, сударь, – приветствовал его хозяин. – После вчерашнего веселья все спят как убитые.
Затягивая ремень, Филип спустился по лестнице.
– Велите седлать. Завтрак подайте в комнату.
Он вышел на улицу. Утро выдалось прекрасным. Небо сияло, и колокольный звон, казалось, несся из самой его глубины. Горожане распахивали окна, потягиваясь и зевая, выбирались на улицу. Слышалось мычание коров, щелканье пастушеского бича. Где-то истошно ревел осел.
