Я помню, один наш знакомый военный вошел и громко произнес: «Министерская квартира». По всем стандартам и по размеру нашей семьи она могла и должна была бы быть больше, но тогда она казалась просто огромной. И обставить ее мне хотелось не как-нибудь, а по своему вкусу, так как это была уже наша квартира.
Нам надо было приобретать все, начиная со столовой посуды и кончая постелями. Любительница старины, я бросилась в комиссионные магазины. Не столько с практической точки зрения, сколько с эстетической. Я любила и люблю смотреть на старинные вещи, так же как на старинную архитектуру, просто как на произведения искусства и восхищаться ими.
Я терпеть не могла то, что мы называли «современная мебель».
Помню, как моя приятельница Нора Шумятская, дочь наркома кинопромышленности СССР, пригласила меня посмотреть вновь обставленную квартиру ее родных в ультрасовременном скандинавском стиле. Три небольшие комнаты были обставлены ну просто, как мне показалось, простыми отполированными деревяшками, как будто из какого-то кустарно-промышленного комбината, хотя они с гордостью сообщили нам, что привезли эту мебель из своей командировки не то в Финляндию, не то в Голландию, и очень гордились ею. Я же решила покупать только старинные вещи.
В одном комиссионном увидела потрясающей красоты стол. Продавец заявил: «Этому столу цены нет, но никто его не покупает, так как ни у кого нет такой большой комнаты, чтобы поставить». В разложенном виде за ним можно было посадить человек 20. Но стулья к нему я не нашла, и пришлось временно купить современные. И я успела купить еще несколько красивых вещей до начала войны. Но получить удовольствие от этого мы не успели, как только грянула война, все это сразу же потеряло всякий смысл.
Помню, как я стояла у открытой двери балкона, после стольких долгих тяжелых лет бездомного скитания, смотрела на свою комнату и радовалась каждой приобретенной мелочи, которая могла украсить жизнь, и как я сразу почувствовала, что все это ничего, ну просто ничегошеньки не стоит по сравнению с этим страшным словом — ВОЙНА. И в ту минуту я подумала, что готова лишиться всего, перенести в тысячекратном размере все лишения и невзгоды, лишь бы не слышать это проклятое, страшное слово — ВОЙНА.
Когда мы переехали на нашу новую квартиру в 1939 году, я перешла работать в Институт цветных металлов и золота в качестве старшего научного сотрудника в лаборатории легких металлов, и тогда же, как будто на капельку, на какое-то время, чуть-чуть притихли аресты и ссылки. Это было приблизительно в конце 1940 года. Продовольственное снабжение тоже вроде начало постепенно улучшаться в Москве. Прямо на Калужской площади мы с моей приятельницей Надеждой Васильевной Калининой заходили после работы в рыбный магазин, где можно было купить живую и копченую рыбу, икру красную по 10–12 и черную по 16–18 рублей за килограмм, и сколько угодно. В смысле одежды тоже стало немножко легче.
Изобилия никакого не было, нет, но все-таки можно было, гуляя в Парке им. Горького иногда посидеть, выпить кружку пива, даже с раками, или угостить детей мороженым. И это было только в Москве и чуть-чуть в самых крупных промышленных городах. За некоторыми продуктами еще надо было выстаивать в очередях, например — за маслом, сахаром или еще за чем-либо, но в основном было чуть-чуть легче.
И даже в тот день, когда началась война и народ бросился раскупать все, что было в магазинах, Молотов в своем выступлении просил население не поддаваться панике и обещал, что даже карточки вводить не будут, и что у государства достаточно продовольствия на десять лет.
Я снова встретила Евгения Львовича
Как-то в центре города, недалеко от Большого театра я быстро влетела в трамвай, который почти тронулся с места, и мне показалось, что как будто кто-то еще бросился за трамваем, но не успел. Это был Евгений Львович. «Господи, до сих пор не забыл», — подумала я. И не прошло нескольких дней, как я встретила его после работы у выхода из института.
— Как ты нашел меня? — удивилась я.
— Очень просто — зашел в институт, спросил, помнят ли такую, и где можно ее найти. Они улыбнулись и сказали: подождите, она скоро выйдет. Вот видишь — кто ищет, тот всегда найдет. Можешь уделить мне немного времени? Пойдем в парк.
Мы прогулялись в парке, поужинали в нашем любимом ресторане «Шестигранник».
Он долго смотрел на меня и вдруг я слышу:
— И подбородок широкий, и так крепко-крепко хочется тебя расцеловать.
Я рассмеялась:
— Ты стараешься найти какие-нибудь недостатки, за что уцепиться и сказать, какой же я был слепой, разве я раньше это не видел?
— Если бы ты знала, как крепко я тебя люблю, я ни одной женщине, а их было достаточно у меня, не только не сказал, но даже никогда мне в голову не приходило сказать «будь моей женой». Я гордился и радовался, что я свободен. И надо же было мне после усиленной работы и тяжелых съемок поехать отдыхать, встретить тебя, и с тех пор я хожу, как больной.
— Мне очень больно все это слышать, но ты знаешь, что все это непоправимо, и мы можем остаться только близкими, хорошими друзьями, ведь у меня уже двое детей.
Евгений попросил:
— Нинок, ты можешь пригласить меня домой, и показать мне твоих деток?
Когда мы пришли, дети уже спали. Он опять долго, с глубокой грустью смотрел на детей:
— Какие они красивые. Ведь это могли бы быть наши дети. А как я хотел иметь семью и детей от тебя!
— Женя, ведь ты сам уже видишь, что уже поздно. А потом, сам подумай, какие у нас с тобой разные специальности, тебе бы через некоторое время надоело слушать мои производственные стенания.
— Да что ты, ведь это было бы замечательно, у нас не было бы о чем спорить. Ведь артисты не уживаются вместе из-за вечных споров по одному и тому же вопросу. А тебя я люблю такой, какая ты есть. Ты знаешь, ведь я тебе об этом уже говорил, даже когда ты уехала из Симеиза, я хотел бросить все и бежать за тобой. Но заставил себя остаться, ходил, гулял по тем местам, где мы с тобой гуляли, думал, что это блажь, и очень надеялся, что все это пройдет, но видишь — ничего из этого не вышло. Вернулся в Москву и готов был прямо ночью мчаться искать тебя, еле-еле до рассвета дотянул.
И действительно, чтобы из центра так рано доехать ко мне в общежитие, надо было выйти из дома еще в полной темноте.
— Ты знаешь, это судьба, с того вечера, как я встретил тебя, для меня уже дороже тебя ничего не существует. Любовь к тебе приносит мне боль, физическую боль, и радость, никогда, никогда за всю мою прошлую жизнь со мной такого не случалось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
