Война — какое страшное слово! Мама, застыв у дверей, беззвучно плакала. В комнату через балконную дверь вошла соседка, растрепанная, вместо халата на плечи наброшено пальто. Глаза полны слез:
— Вы слышали? Война… мальчики, мои мальчики, о, это ведь ужасно, — твердила она растерянно, как будто ища у нас защиты.
И в эту секунду я до глубины души поняла, что самое тяжелое, самое страшное горе война в первую очередь приносит матерям.
И невольно вспомнилось недавнее сообщение ТАСС от 14 июня 41 года. В нем говорилось, что еще до приезда, а особенно после приезда английского посла в СССР г-на Р. С. Криппса в Лондон, в Англии, и вообще в иностранной печати, стали муссироваться слухи о «близости войны между Германией и СССР».
Советская печать на это уверенно ответила: «Несмотря на очевидную бессмыслицу этих слухов, ответственные круги в Москве все же сочли необходимым уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении войны.
Эта очередная ложь и клевета иностранной печати, — утверждало опровержение ТАСС, — пущена с целью подорвать несокрушимую дружбу двух великих держав».
Тогда еще, читая это опровержение, всем показалось, что ТАСС в слишком мягкой форме выразил свое «возмущение».
«Нет дыма, без огня» — говорил в ответ на это народ.
И в это ласковое, солнечное утро как будто все в доме изменилось, захотелось увидеть людей спокойных, уверенных. Мы быстро вышли на улицу, там царило оживление, несмотря на этот ранний час. На лицах у всех были страх и растерянность. Каждый отчетливо представлял себе ту страшную действительность, которая ожидает его впереди. Все бросились в продуктовые магазины, вокруг которых образовались очереди. Тащили из магазинов все — мыло, крупу, соль, спички. Торопливо мимо меня пробежала соседка: «Нина Ивановна, пойдемте и мы, а то к вечеру ничего не достанем в магазинах».
До этого дня обычно очереди выстраивались возле универсальных магазинов. Люди нуждались в одежде, в обуви, в мебели, брали все с боем, с великим терпением выстаивая по пять-шесть часов, иногда впустую. А теперь все бросились за хлебом и сухарями, спичками и солью.
Это чувство людей, старающихся запастись продуктами, как перед голодом, делало мысли все мрачнее и мрачнее.
К нам зашли друзья, но все угрюмо сидели у обеденного стола перед давно остывшей пищей.
Наконец все решили пойти в Парк культуры и отдыха им. Горького. На Калужской площади мы попали в огромную толпу. Люди с тревожно вытянутыми лицами слушали радио. У микрофона был В. М. Молотов.
— Эта война навязана нам не германским народом, рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии, поработивших французов, чехов, поляков и другие народы… На поход Наполеона в Россию народ ответил отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение… Мы также ответим отечественной войной — за Родину, за честь и свободу.
Не за партию Ленина-Сталина, а за Родину, за честь и свободу, — говорил Молотов.
Эти слова были непривычны. Все слушавшие знали, что Сталин последние годы топил родину в крови собственного народа, а честь и свободу душил в тюрьмах, лагерях и подвалах НКВД.
Молотов призывал народ к порядку, к самодисциплине:
— Не поддавайтесь панике.
Народ в панике бросался покупать продукты, хлеб, соль и спички.
— От имени правительства заверяю, что запасов хлеба у правительства хватит на десять лет, и карточки введены не будут, — уверял всех Молотов.
Но не прошло и трех недель, как были введены карточки, а все магазины были совершенно пусты.
На следующее утро по Московским улицам потянулись колонны новобранцев в гражданской одежде, с узелками за плечами.
Женщины и дети бежали по тротуарам, стараясь запомнить образ дорогих и близких людей, которых, быть может, они видели в последний раз. Было больно смотреть на вытянутые и исхудавшие за ночь, заплаканные женские лица. Они старались что-то сказать, дать совет, на который идущий в колонне не имел возможность ответить.
Это было в начале, потом и эти проводы прекратились.
Шли молодые, вновь призванные на отечественную войну, запевая бодрые комсомольские песни:
«Нас не трогай — мы не тронем.А затронешь — спуску не дадим…»
Припев подхватывала вся колонна, но заканчивали тихими, приглушенными, редкими голосами. Пение с еще большей силой передавало душевное состояние людей. Все смотрели на уходящих с жалостью, со слезами на глазах. За мной стояла мать с ребенком на руках:
— Помаши дяденькам ручкой, скажи «до свидания», — обратилась она к девочке, тихонько утирая слезы.
Путь солдат был усеян не цветами, а слезами и горечью за прошлое, настоящее и будущее.
Народ расходился от репродукторов молча.
Куда исчез отец народов?!
Куда же делся Сталин?!
О Сталине как-то сразу все умолкли, он как будто исчез, даже по радио ни звука о нем не было слышно. А ведь все беды происходили от этого вечно воспеваемого, превозносимого до небес, обожествленного «мудрого великого Сталина». Где же он?! Куда исчез отец народов? Испарился?!!!
Сталин и только Сталин лучше всех должен был знать, очень хорошо знал о подготовке Германии к нападению на Советский Союз, его предупредили. И предупреждали не только наши разведчики, не только дипломаты различных стран, но даже Черчилль и германский перебежчик, сообщивший не только дату, но даже чуть ли не час нападения. А этот «мудрый ишак» требовал не отвечать на «провокации», когда уже бомбили наши города и аэродромы от Балтийского до Черного моря, когда немцы уже на 21 километр проникли на нашу территорию. Какой же он мудрец?
«Внезапностью» старались только прикрыть сталинское преступное упрямство, тупость и некомпетентность, за что страна, не успев еще оправиться от постигших ее до этого ненастий, расплатилась разрухой и потерей десятков миллионов лучших людей страны.
Сталин молчал, как воды в рот набрал, а мне казалось, что если бы он в это время был даже при смерти, то он и только он должен был обратиться к народу с последними словами, с последним вздохом в своей жизни. Ведь он сам поставил себя выше всех на свете. Значит, когда вопрос шел о войне и о миллионах жизней советских граждан, и даже о существовании самой страны, которую он возглавлял, он, только он один, и никто другой, должен был выступить по поводу этого события. И в ту минуту, когда он струсил и послал кого-то выступить за него, ему нужно было пустить себе пулю в лоб.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
