Говорил Линь Цзохань. В его голосе слышалась мягкая, но непоколебимая настойчивость. У него было худое, изнуренное лицо, большой подвижный рот и густые черные брови, как у Граучо Маркса, которые, когда он говорил, грозно двигались вверх и вниз; его возбужденный взгляд метался то по лицам людей, то по карте. На нем была простая синяя форма рядового солдата, без каких-либо знаков различия. Фэн Бочжоу слушал его, сидя на своих крупных бедрах — как глыба, невозмутимый, как буддийская статуэтка. Вот он задал какой-то вопрос. Линь показал что-то на карте резким движением указательного пальца. Фэн закивал головой, а пожилой китаец, которого они называли Лао Гоу, тихо пробормотал что-то сиплым голосом; его нос и щеку пересекал неприятный, посиневший от холода шрам. Напряженно вслушиваясь в их разговор, настолько напряженно, что ломило голову, Дэмон начал понимать, о чем идет речь. По крайней мере, он думал, что понимает. Подразделение Фона должно было осуществить демонстративное нападение крупными силами на Удай с востока, вызвать на себя огонь, выйти из боя и, выманив из этой деревни японский гарнизон, увлечь его за собой по длинной кривой к долине Яньдэ. В заранее условленное время Линь с главными силами отряда должен будет ворваться в деревню с северо-запада, уничтожить ослабленный гарнизон, пересечь железную дорогу на Сиань в четырех ли южнее деревни и совершить бросок в северо-западном направлении к Дуняньто. Что-то в этом роде. Однако всему этому плану, как видно, мешало то обстоятельство, что к Удаю с юга двигалась колонна японских войск.
— Куннань[52] — сказал Фэн отрывисто.
Дэмон инстинктивно кивнул головой. Разумеется, сделать это было нелегко. Дэмон нисколько не сомневался в этом Всего сто двадцать человек и никакого тяжелого оружия. Конечно же это фантастично. Но все они вели себя так, что в серьезности их намерении сомневаться не приходилось.
Линь заговорил еще более убедительно. Он даже не повысил голос, но можно было безошибочно заметить, что в нем зазвучала новая, настойчивая нотка. Дэмон успел уловить, что речь шла о медицинском обеспечении, о медикаментах, о боеприпасах. Говорилось о том, что сейчас предоставляется исключительная возможность и что ее надо обязательно использовать до того, как в населенный пункт прибудет колонна японских солдат; тогда этой возможности уже больше не будет… Фэн ничего не сказал; он только сплюнул на засохший песчано-глинистый пол пещеры. Было совершенно ясно, что роль, которая отводится ему, совсем не по душе Фэну, и Дэмон прекрасно понимал почему именно: ему предстояло выйти из боя и начать быстрый отход вверх, но одному из этих ужасных, ничем не защищенных склонов, располагая для прикрытия своих людей всего двумя пулеметами, чрезвычайно ненадежными к тому же. Фэн встретился. взглядом с Дэмоном, но тот сразу же отвел глаза в сторону. Похоже, что в войне ничего не меняется. С удивительно ужасной монотонностью всегда происходит одно и то же: один человек говорит другому, что возлагаемая на него задача очень важна, что у него хорошие возможности выполнить ее, что эти возможности даже более чем хорошие, просто отличные возможности, и так далее и тому подобное; другой человек — подчиненный, вяло слушая первого, начинает постепенно сознавать, что задачу, по-видимому, придется выполнять, что ее, пожалуй, нужно выполнить, и тем не менее тщетно надеется, рассчитывает, вопреки всему, что всю эту операцию, может быть, отложат, обойдутся без нее, вообще забудут о ней… Произойдет какой-нибудь обвал, или землетрясение, или наводнение, или даже мощная приливная волна. Но какая же приливная волна в глубине провинции Шаньси? В четырехстах милях от Желтого моря? На самом гребне крыши мира?…
Дэмон снял ботинки, помассажировал ноги, поменял носки с ноги на ногу, снова надел ботинки. Что ж, планы и операции. Бой. Даром в этом мире ничто не делается. Ничего! И лучше всех об этом знают вот эти китайские партизаны, сидящие на корточках, эти непритязательные люди, расположившиеся в пещере на горах Хэйхушань. Дэмон шел с ними двенадцать дней. Они останавливались в холодных разгромленных деревнях, ели просо из общего четырехфутового котла, ночевали в кучах на отапливаемых дымом глиняных лежанках, на которых они были вынуждены меняться местами через каждые два часа, чтобы те, кто находился далеко от лежанок, не замерзли. Дэмон хорошо узнал, каковы эти люди.
Однако идти в бой не в целях разгрома боевых частей противника или захвата его укрепленных позиций, а ради того, чтобы захватить медикаменты…
Дэмон энергично потер руки. Его мысли перескакивали с одного на другое, он больше уже не воспринимал даже отдельных слов из этого неторопливого разговора на мягком, мелодичном мандаринском наречии. Рядом с ним, прислонившись спиной к стене, сидел молодой солдат по имени Пай Сянь — худой юноша с приятным круглым лицом. Водя патроном по полу, он писал что-то, его губы беззвучно двигались, как у малыша. Следя за копчиком пули, царапающим землю, Дэмон видел, как солдат вывел: «Мужчина. Рис. Земля. Небо. Женщина». Потом неуверенно и очень медленно юноша написал целую фразу: «Верните нам наши реки и горы». Дэмон посмотрел вправо и встретился взглядом с солдатом, у которого были очень широкие скулы и узкие влажные глаза. Для китайца он выглядел тяжеловатым и был похож скорее на охотника с Алеутских островов. Дэмон не помнил имени этого солдата. Тот улыбнулся и приветливо кивнул головой, Дэмон ответил улыбкой. У этого эскимоса была французская винтовка «лебел» времен мировой войны; ложа винтовки треснула, но была крепко и очень аккуратно стянута пеньковой веревкой. Штатный ремень винтовки или износился или был потерян, и новый владелец заменил его японским ремнем из светло-желтой кожи. Как могла попасть сюда эта винтовка? Как она оказалась в руках партизана в глубине провинции Шаньси? Из Тонкина? Из французской дипломатической миссии в Тяньцзине? Из Японии? Какую историю эта винтовка могла бы рассказать… Уловив взгляд Дэмона, эскимос постучал пальцами по длинному узкому затвору винтовки и снова улыбнулся. Патронов к ней, по-видимому, не было, во всяком случае, Дэмон не видел их ни на ремне, ни в патронных лентах.
— Сколько? — медленно спросил Дэмон по-китайски. — Сколько у вас патронов?
— Двенадцать, — ответил эскимос. Он гордо похлопал по своему брючному карману, и Дэмон услышал глухое звяканье патронов. Эскимос держал их россыпью в кармане. Стало быть, обойм у него нет. А это означало, что он должен будет заряжать «лебел» для каждого выстрела. Возврат к временам Гражданской войны, к Шило. А когда будут израсходованы все двенадцать патронов…
Фэн поднялся на ноги. У него были японские наручные часы, и он, видимо, очень гордился ими. Он носил их на английский манер, циферблатом вниз. Вытянув руку, он сверял сейчас время на своих часах с часами Линь Цзоханя. Похоже, они уже обо всем договорились. Обменявшись с Линем еще несколькими фразами, Фэн молодцевато подтянулся, что никак не сочеталось с его грязной и потертой гимнастеркой и такой же фуражкой с козырьком, похожей на фуражку инженера-путейца, и сказал:
— Цзуйхоу шэнли.[53]
Дэмон понял, что значат эти слова. Линь повторил их, но никто даже не улыбнулся. Они пожали друг другу руки, и Фэн вышел. Через несколько минут Дэмон услышал, как отряд Фэна тронулся в путь.
Линь бросил взгляд на Дэмона, его брови метнулись вверх, вниз, потом он начал говорить что-то Лао Гоу и двум молодым солдатам. Дэмон заставил себя внимательно прислушаться к разговору, старался уловить каждое слово в этом трудном для слухового восприятия языке, в котором каждый слог звучит так же, как звучат еще минимум пять-шесть слогов, а подъем и понижение голоса — еще более запутанное дело. За то короткое время, которым он располагал, Дэмон подготовил себя к этому, насколько было в его силах, он пользовался малейшей возможностью для изучения языка и говорил с торговцами, кули, солдатами; тем не менее его понимали с большим трудом, и это сильно раздражало. А вот молодой Пэй — ему двадцать один — двадцать два года самое большее — научился не только говорить, но и писать на родном языке Дэмона. А эскимос не может ни писать, ни читать. Дэмон посмотрел на них еще раз. Эскимос предложил ему половину сяобина. Дэмон взял этот кусочек жесткой круглой лепешки и начал грызть ее. «Патрон вместо карандаша, разбитая винтовка „лебел“, — подумал он, — кусок китайской лепешки… О, Дэмон, как же далеко ты от дома…»
Странное испытываешь ощущение в роли военного наблюдателя, очень неприятное ощущение. Тебя как будто оторвали от земли, и ты плывешь, кувыркаешься, потому что не можешь воспользоваться ногами, не имеешь возможности опереться на что-нибудь… Или как будто тебя, совершенно голого, выпихнули в сад, в котором находится множество незнакомых гостей, правда, очень вежливых, обходительных и воспитанных незнакомцев, но тем не менее хорошо видящих и сознающих твою ошеломляющую наготу. Сейчас, перед первым боем с японцами, за которым он должен наблюдать, Дэмон чувствовал себя неловко, казался самому себе чуждым в этой среде, слоняющимся без цели и дела. Он вовсе не создан для такой деятельности. Мессенджейл превосходно подошел бы для такой миссии, он превзошел бы самого себя в этом деле, это был его хлеб — сидеть и наблюдать за развитием событий, отмечать кризисы и контрмеры, делать язвительные замечания, проводить остроумные аналогии… Только самое-то главное, пожалуй, то, что Мессенджейл не взялся бы за такое дело…
