Все это обосновывалось некими сравнениями рабочего класса, возникшего первоначально в западных странах, и «отсталого» и «дикого» рабочего класса России. Тезис был таков: демократические свободы в странах Запада завоевала буржуазия без помощи пролетариата. Будто бы на Западе рабочий класс выступил уже на расчищенное политическое поле. А вот наши, дескать, марксисты с «презрением» относятся к радикально или либерально-оппозиционной деятельности всех других, нерабочих, слоев общества, готовых, не торопясь, расчищать. В настоящее время рабочий класс европейских стран политически инертен, это, дескать, видно на примере того, что он всегда активно участвует в экономической борьбе и неохотно и пассивно, в отличие от все той же буржуазии, участвует в борьбе политической. Отсюда соответствующие выводы: больше «экономизма»! Хоть ложкой рабочее движение его хлебай.
К сожалению, авторы плохо и неполно знали и историю рабочего движения, и саму теорию марксизма. По сути дела здесь была та же профессорская болтовня, что и в статьях Булгакова. Но если у Булгакова «заход» был со стороны «экономики», то у Кусковой — со стороны «истории».
Мой вывод, зафиксированный в «Протесте», — я не только его написал, но и был председателем собрания — был для меня ординарным. Собственно, об этом я толковал всегда, и, как оказалось, был не всегда неправ. «Только самостоятельная рабочая партия может быть твердым оплотом в борьбе с самодержавием, и только в союзе с такой партией, в поддержке ее могут проявить себя все остальные борцы за свободу». Понять этот вывод, всеми своими корнями принадлежа к другому миру и классу, очень трудно. Но настоящий интеллигент бескорыстен и должен уметь влезть в чужую шкуру.
В этом «Протесте», справедливости ради и памятуя, что по моим той поры планам мне очень скоро придется, если удастся конечно, эмигрировать из России и вести борьбу из швейцарского, немецкого или английского далека, вот тут я, думая о поддержке плехановской группы, и вставил цитату из работы милейшего для меня тогда Павла Борисовича Аксельрода.
Это была несколько иная, чем у меня, но все равно реальная перспектива: «Социал-демократия организует русский пролетариат в самостоятельную политическую партию, борющуюся за свободу частью рядом и в союзе с буржуазными революционными фракциями (поскольку таковые будут в наличности), частью же привлекая прямо в свои ряды или увлекая за собой наиболее народолюбивые и революционные элементы из интеллигенции». Слог у Павла Борисовича был тяжеловат.
Вот так, госпожа Кускова, для нашей победы мы не побрезгуем ничем и пойдем на все.
Если исходить из мною же предложенного тезиса, что моя жизнь — это написанные мною книги и события политической жизни, в которых я участвовал, то глава, посвященная моему шушенскому периоду жизни, закончена. Последняя книжка и статья написана. Даже замызганных и до смерти надоевших Webb'oB я успел там, в Шушенском, перевести, и последний переписанный том был отправлен по почте в С.-Петербург буквально за несколько дней до окончания ссылки.
Но все же в Шушенском случился еще один окончательный выбор: именно здесь вызрело не только в чувствах, но и в прагматической рефлексии желание соединить свою жизнь с жизнью Надежды Константиновны.
Это удивительная женщина. Меня всегда окружали женщины неординарные. Первой среди них была, конечно, моя мать. Мои сестры, по своей преданности общему делу и своему брату, олицетворяющему для них это дело, являют пример поразительной самоотверженности. Я уже не говорю о народной героине и революционерке Вере Засулич, о замечательной Розе Люксембург и героической Кларе Цеткин. Я здесь не вспоминаю одного из ближайших друзей моей последней поры — Инессу Арманд. Помню ее живой, и помню ее похороны… Жены моих друзей и соратников-революционеров тоже являют собой удивительные примеры. Но на первое место среди этих замечательных женщин я всегда буду ставить Надежду Константиновну.
Духовный облик моей собственной жены возник в своей завершенности для меня совсем не сразу. Я помню — это письмо попало мне в руки много позже, — как Надежда Константиновна объясняла моей младшей сестричке Марии Ильиничне, Маняше, что стоит за нашим выбором жизненного пути. Но свой выбор необходимо сделать каждому. Только этот выбор в юности может хоть как-то предопределить такое редкодостижимое счастье — читай: особое душевное равновесие и удовлетворение от поступков собственных и твоих близких. Так вот, эти письма ярче всего обрисовывают саму Надежду Константиновну, ее внутренний мир. Впрочем, я бы так, как ответила на вопросы сестрички Надежда Константиновна, ответить не смог. У женщин в душах идет особая, часто непостижимая для нас, мужчин, духовная работа, мир ее более утончен и искренен, а понять его необходимо — это душевный мир половины человечества.
«Читая твое письмо к Володе, где ты спрашиваешь его, куда тебе поступить, я вспомнила, как металась в твои годы. То решила в сельские учительницы идти, но не умела места найти и стремилась в провинцию. Потом, когда Бестужевские курсы открылись, я на них поступила, думала, сейчас там мне расскажут о всем том, что меня интересует, и, когда там заговорили совсем о другом, бросила курсы. Одним словом, я металась совершенно беспомощно. Только в 21 год я услыхала, что существуют какие-то «общественные науки», а до тех пор серьезное чтение мне представлялось в образе чтения по естествознанию или истории, и я бралась то за какого-нибудь Россмеслера, то за историю Филиппа II Испанского… «Хлебное занятие», не знаю, стоит ли к нему готовиться, думаю, не стоит, а если понадобятся деньги, поступить на какую-нибудь железную дорогу, по крайней мере отзвонил положенные часы, и заботушки нет никакой, вольный казак, а то всякие педагогики, медицина и т. п. захватывают человека больше, чем следует. На специальную подготовку время жаль затрачивать, когда так многое хочется и надо знать, а вот знание языков всегда тебе будет куском хлеба. Вот нам с Володей с языками беда, оба плоховато их знаем, возимся с ними, возимся, а все знаем плохо. Опять принялись за английский. Который это уже раз».
Она приехала в Шушенское — эта дата не забудется — 7 мая 1898 года. Я уже год здесь, в ссылке. Приехала со своей матерью, моей теперь уже тещей, Елизаветой Васильевной. А я как раз был на охоте!
Если бы кто-нибудь знал, что такое настоящее одиночество, особенно когда оно среди людей. Одиночество человека, выброшенного из большой столичной жизни, из жизни общественной, наполненной чувством, опасностью и интеллектуальной работой, когда загораешься подчас от чужой мысли, от своевременно прочитанной газетной страницы или книги. Это постоянное, как зуд, шуршание зимнего ветра за стеной, бег ночных облаков в пронзительном свете луны, собачьи перебрехи и на мгновение вспыхивающая от движения воздуха в остывающей избе лампа. Не буду дальше писать и диктовать в несвойственном мне стиле. Пытка одиночеством — вот что такое ссылка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
