Потом пили густо настоенный, почти черный чай и разговаривали на разные темы. Так Петренко узнал, что Эверстова была на его "ридной" Украине.
– В начале сорок четвертого года я была в Полтаве, училась на курсах радистов, все надеялась попасть на фронт, да так и не успела, – рассказала Эверстова. – А то, может быть, встретилась бы где-нибудь с Романом Лукичом.
Тот улыбнулся одними глазами.
– Вот уж на фронте мы никак бы не встретились.
– Почему? – задал вопрос Петренко.
– Я был по ту сторону фронта.
– В тылу у немцев?
– Да.
Петренко шумно вздохнул и сказал, обращаясь впервые к майору по имени и отчеству:
– Ну, вам, Роман Лукич, есть о чем рассказать. Это ведь не шутка – в тылу врага.
– Да, бывало всякое, – уклончиво ответил майор. Он вообще не любил много говорить, а тем более не любил говорить о себе. – Когда-нибудь, в другое время поговорим. Сейчас же я предлагаю отдыхать.
– А дежурить по очереди не будем? – поинтересовалась Эверстова.
– Не будем, – ответил Шелестов. – Имея такого сторожа, как Таас Бас, можно спать спокойно. Как, отец? – обратился он к Быканырову.
– Точно, Роман Лукич. Он за версту чужого учует…
Вскоре в палатке стояла тишина.
*
* *
Проснувшись утром и высунув голову из спального мешка, Эверстова увидела майора. Он сидел по-восточному, подобрав под себя ноги, перед маленьким кусочком зеркала, прикрепленным к шесту, и брился.
Печь уже горела, и в палатке было тепло.
Эверстова обвела взглядом палатку и убедилась, что спальные мешки Быканырова и Петренко пусты.
"Здорово! – подумала Эверстова. – Оказывается, одна я всех переспала!"
Но рассвет едва-едва занимался.
Эверстова вылезла из мешка.
– Доброе утро, Надюша! – приветствовал Эверстову Шелестов, не поворачивая головы, и продолжал усердно водить бритвой по щеке.
– Доброе утро, Роман Лукич! Проспала я?
– Пока еще нет. Официально подъема не было.
– А вы знаете, как чудесно спалось. Я уже давно так не спала.
– Вы… – раздался снаружи голос Петренко. – Вы северянка, а что сказать мне, южанину? Я еще никогда не испытывал такого удовольствия. И если бы кто-нибудь сказал мне год, полгода тому назад, что можно так хорошо спать на таком морозе, в тайге, я бы ни за что не поверил.
Эверстова откинула полог палатки, сделала шаг и ахнула.
Лейтенант, оголенный по пояс, набирал пригоршнями снег и натирал им лицо, руки, плечи, грудь.
– Это же безумие! – вскрикнула Эверстова. – Роман Лукич! Посмотрите, что он делает.
– Знаю, видел… Ничего страшного, – отозвался Шелестов.
– Закалка, Надюша. Это большое дело – закалка, – повернувшись к Эверстовой, сказал Петренко. – Вы простите, что я вас называю по имени.
– Это не страшно и не опасно, а вот вы можете легкие простудить.
– Ерунда, – уверенно ответил Петренко, забежав в палатку. – Теперь я разотру тело вот этим мохнатым полотенцем, и все. Я всегда зимой снегом натираюсь, а когда нет снега, обливаюсь холодной водой.
Под смуглой, блестящей кожей лейтенанта перекатывались крепкие мышцы.
– Все это хорошо, – продолжала Эверстова. – Но не надо забывать, что вы не на Украине, а в Якутии.
– Напрасно беспокоитесь, Надюша, – вмешался в разговор Шелестов. Привычка – большое дело.
Эверстова покачала головой, вошла в палатку и посмотрела на свои часы.
– У меня сейчас сеанс с Якутском.
Шелестов окончил бритье.
– Ладно, – сказал он. – Работайте, а мы с лейтенантом приготовим завтрак…
Якутск передал, что Белолюбский на Джугджуре неизвестен, что инженер Кочнев не покончил с собой, а убит, и что убийц надо найти и задержать во что бы то ни стало.
Шелестов прочел радиограмму и покачал головой.
"Значит, экспертиза подтвердила мой вывод, – подумал он. – Конечно, убит, и задержать преступников надо при всех обстоятельствах".
Завтрак, состоявший из нарезанной крупными ломтями колбасы, сливочного масла, пшенной каши из концентрата и чая, был готов, но все ждали возвращения Быканырова, который, встав раньше всех, ушел на лыжах, заявив майору, что хочет "мало-мало погулять".
Вернулся охотник, когда уже рассвело.
– Ну как, следопыт? – встретил его вопросом майор Шелестов.
Быканыров не торопился с ответом. Он развязал шарф, опустился на корточки, набил трубку табаком, распалил ее и лишь тогда заговорил:
– Вперед ходил, по следу… Когда едешь – одно, а когда идешь другое дело. Однако, я правильно думаю: с Белолюбским бежит тот, который был у моего дома.
– Из чего ты заключил? Садись, ешь, – сказал Шелестов.
– Холодно. Они едут-едут, а потом то один, то другой сойдут с нарт и бегут рядом. Греются. И у одного ноги разные. Видать, хромает. И тот хромал.
– И вы в темноте увидели? – усомнился Петренко.
– Увидел, – коротко бросил старик и принялся за еду.
– Я не пойму, отец, что тебе дает это открытие? – пожав плечами, сказал Шелестов. – Тот это или не тот, не вижу в этом разницы.
Быканыров, занятый едой, промолчал.
ВРАГ ПУТАЕТ СЛЕДЫ
С раннего утра с севера подул слабенький и в другое время года почти неощутимый ветерок. Но сейчас, когда температура опустилась за сорок градусов, этот "ветерок" палил и обжигал до боли. Он дул немного слева, сбоку, и когда Шелестов и его друзья преодолевали открытые места, то ветер безжалостно выдувал из одежды остатки тепла, заставлял делать движения, допустимые при сидячем положении.
Стоило на какие-то секунды снять рукавицу, как пальцы рук обжигало точно огнем.
Мороз пробирал основательно, "до самых костей", сковывал тело, ноги людей, неподвижно сидящих на нартах, и потому все изредка сходили с нарт и делали пробежки.
След преступников по-прежнему то уходил в тайгу, то выбирался на открытые места, а потом привел к широкой замерзшей реке. Ее можно было угадать по одному крутому берегу и по заснеженным торосам, которыми она ощетинилась.
По неподвижной, взъерошенной, точно шерсть вырвавшегося из драки медведя, поверхности реки, можно было судить о единоборстве, поединке двух стихий: воды и мороза, происшедшем в начале зимы. Вода, видно, долго боролась, сопротивлялась, а мороз наседал и одолевал. Наконец, река, обессиленная, замерла, притихла, накрепко скованная морозом. Он покрыл ее толстой и прочной корой льда, от берега до берега. Но подо льдом, если прислушаться, кипела, сердито бурлила и глухо рокотала неуемная вода. И в этом рокоте можно было распознать угрозу: "Подожди, придет и мой черед, пусть только пригреет весеннее солнце, пусть только придут ко мне талые воды, прибавят мне сил, и я покажу тебе, мороз, какова я. Я сброшу с себя прочь твой ледяной панцырь и опять побегу свободно…"
