Холмс в телевизоре. Класс!.
Ватсон немного тупит…
Бешенство водных масс,
Город, размокший спит…
А над болотами стон.
Генри овсянку жует.
Настежь дверь на балкон.
Ливень за окнами льет…
Сказка
Шептала листва сокровенное что-то,
Туман обнимался с травой,
И полон был лес, словно сочные соты,
Тягучей, как мед, тишиной.
В красе первозданной деревьев- гигантов,
Невидим на фоне ветвей,
В плаще травяном из лесных ароматов,
В дозоре стоял Узресей…
И русых волос водопад непокорный
Струится по сильным плечам.
Один, на окраине чащи неторной,
Впервые без братьев, он сам.
Сливаясь с подлеска живою завесой,
Бесшумно, как призрак, скользя,
Достиг он пределов заветного леса,
Проверить решившись себя.
А там, где стволы зачарованных сосен
Сменялись на ельник простой,
Стояло селенье, дворов этак восемь,
У озера с чистой водой.
Никто из оставшихся перворожденных
Так близко к нему не ходил,
Но дерзкий мальчишка-лет триста неполных-
Нарушить устои решил.
Не минуть отныне лесам лихолетья,
Остер рока страшного меч,
Ведь в этой деревне колдунью и ведьму
Собрались по сумеркам сжечь.
Юна и прекрасна невинная дива,
Наветов бессовестных цель,
За то, что особенно, чудно красива
Сожрет ее огненный зверь.
И дрогнуло сердце. Свидетель невольный
Вмешаться в людское решил.
Отбросив запреты, решеньем довольный,
На помощь он ей поспешил.
И молвил: «Оставьте вы эту затею,
Она дочь природы! Не трожь!»
Но кто-то удавку набросил на шею,
И к ребрам приставили нож.
«Вот призванный бес! Это ведьмы защита!
Взгляните на уши его!
В его сапогах, несомненно, копыта!
Вот поля ростки одного!»
И вместе с простой деревенской девчонкой
Бессмертный взошел на костер,
И кончилась жизнь нотой звучной и звонкой,
Взревел заколдованный бор!
И, в ярости силу природы явивший,
Деревню он вмиг разметал.
Однако отныне он стал просто лесом,
Простою чащобою стал.
Шептала листва сокровенное что-то,
Туман обнимался с травой,
И полон был лес, словно сочные соты,
Тягучей, как мед, тишиной.
Бабье лето
Зацепило… Снова зацепило
И куда-то ввысь поволокло…
Ослепило и заворожило,
И с ума, который раз, свело!
Нотами восторга по деревьям
Сыпануло ржой и желтизной,
Разметало в пух и прах сомненья,
Завалило улицы листвой.
Налетело солнечным тайфуном,
Трепетом душевным заразив,
На голову с ног перевернуло,
Затопило, как большой прилив!
Чувства- ураганом завертелись,
Захотелось глупости творить,
Беды, как-то сами разлетелись.
Это беды? Плюнуть и забыть!
И еще, конечно же, улыбки,
Те что будоражат, что зовут.
Теплый ветерок осенний. Скрипки.
В сердце растревоженном живут.
Зацепило. Вновь случилось это!
Разогнало тьму, душевный мрак.
И хожу я снова в Бабье Лето,
Поуши счастливый, как дурак!
Лабух
Ты затянешься синим дымком
И, обняв свою медь, на пальцы дохнешь.
Долго длился твой нынешний день.
И, наверно теперь ты слегка отдохнешь...
Вкус успеха, тусовок бардак -
Это было давно, но успело пройти.
И остались лишь грезы и мрак,
И он истошно памяти крикнет: "Пусти!"
"Отпусти меня в ночь, в темноту,
Дай мне дар забывать, дай свихнуться и слечь.
Научи обходить красоту,
И, для смеха, до смерти меня искалечь.
Или просто -позволь мне уйти,
И забудь дать мне право на завтрашний день.
И сотри весь мой пройденный путь,
Так, чтоб снова писать было в падлу и лень!"
Остановится взгляд на останках штиблет.
Близко ночь, но ночлег еще нужно искать,
А трамвая давно уже нет
И наверное не стоит его уже ждать,
А во рту только горечь слюны,
И слипаются веки, и хочется спать.
Он, закашлявшись, кровью харкнет,
Но на это уже глубоко наплевать.
Старый лабух и старенький сакс,
Связка с нотами, Бриль, да обрывки газет.
И в подвале, под лестницей – джаз,
А на улице вновь вырубается свет.
Станет полным бездонный стакан темноты,
Смежит веки усталость, наступит покой...
Вот, похоже, и все – у последней черты
Старый лабух бездомный – последний святой.
И придет, наконец, забытье.
Ты закроешь глаза и тебя примет тень,
Вот оно, наконец, отпущенье твое...
Ты уже не увидишь свой завтрашний день...
Вальсок
Стиснуты зубы и губы, до крови прикушены…
Грубость обертки, но сердце клокочет в груди
На лесосеке, где сосны до неба макушками
Пот - застилает глаза и поблажек не жди.
С нами, плечо о плечо, топором ветер ухает.
С нами пурга и буран, и мороз и цинга…
Хочет понять и частенько поэтому слушает
Трехпереплетные фразы Царица Тайга.
Под сапогами хвоя, на сугробы опавшая,
Над головами простор, нас лишающий сна…
Словно случайно с небес, к нам на землю попавшая,
Падает, ветви калеча, со стоном сосна…
Подражание Сагам
Долго ярился в сече с парусом выдох Игга,
Пенные стрелы бросая в грудь одинокой касатки,
Только не видно ньердов брани, драккар ведущих.
Странное дело творится в северных стылых землях.
Многие локти нити Норны сплетали для храбрых,
Не было тяжбы с морем в этих краях доныне,
Только однажды вышел к фиорду седеющий Энунд,
Скальд и эриллар старый, и произнес он вису:
Верю, не скажут соседи,
Что обходил их в горе,
Да и не праздновал труса
Сын мой в буране лезвий.
Так почему- же море
Род мой прервало отныне,
Будь же ты проклята словом,
Пенная рыбы дорога!
Что говоришь ты, старый? Видно не многого стоит
Долгий седеющий волос, что твои годы венчает.
Где это слыхано, чтобы брань возносилась дороге,
Что нас от веку кормит, носит касатки битвы.
Род твой силен, как раньше, стройными ивами пива,
Липа запястий нынче вновь принесла тебе сына.
Стоит ли делать жалкой долю пришедшего ярла?
Бранное слово запомнив, море воздаст с лихвою.
Радостной вестью охвачен, Энунд забыл о горе,
И все внимание сыну он обратил без остатка.
Рос и крепчал подлеток, смел был и стоек в сече,
Только назад не воротишь слов, оброненных в горячке.
Черною тенью Гери выжрал удачу рода,
Фреки, голодный вечность, мором прошел по фиорду.
И на костях пировали досыта Хугинн и Мугинн,
Выросший Ярл опечален, горю ища причину.
Турсы с йотунами стали делать набеги в чертоги,
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
