станешь?
Миссис Хартл (она по-прежнему стояла) вновь потянулась к столу, словно хотела что-то схватить.
Пол тоже поднялся.
– Если я говорю резко, то лишь для того, чтобы избежать недопонимания. Я на тебе не женюсь.
– О боже! Чем я провинилась, что мне один за другим достаются такие жестокие и лживые мужчины? Ты говоришь мне в лицо, что я должна это стерпеть! Кто та девка, на которую ты меня променял? Она богата? Или знатна? Или ты боишься иметь рядом женщину, которая может за себя постоять? Быть может, ты считаешь, что я… старая.
В эти мгновения Полу и впрямь казалось, будто ее лицо постарело на много лет. Вокруг губ пролегли морщины, веселость исчезла, глаза как будто запали.
– Говори же. Ты хочешь жену помоложе?
– Ты знаешь, что это не так.
– Знаю! Что я могу знать про лжеца? Из твоих слов я ничего не знаю и могу лишь выводить из твоего характера. Я вижу, что ты трус. Это он, твой хозяин, тебя заставил. Перед ним ты трепещешь, как жалкая тварь. Ни единому твоему слову верить нельзя. Я снова связалась с подлецом. Только подумать, что мужчины так отвратительны и воображают себя хозяевами мира. Мои тебе последние слова – что ты лжец. На сегодня наш разговор окончен. Ты можешь идти. Десять минут назад, будь у меня в руке пистолет, я бы застрелила еще одного человека.
Пол Монтегю, оглядывая комнату в поисках шляпы, невольно порадовался, что у нее не оказалось при себе пистолета. Во всяком случае, миссис Хартл, очевидно, имела привычку всегда держать при себе оружие – хотя, к счастью для Пола, сегодня оставила его в спальне.
– Я прощаюсь с тобой, – сказал Пол, отыскав наконец шляпу.
– Не говори так. Похвались, что сумел от меня избавиться. Собери свое мужество, если у тебя оно есть, и не прячь свою радость. Скажи, что англичанин посмел дурно обойтись с американкой. Ты бы так и сказал, если б не боялся говорить прямо.
Пол уже стоял в дверях, и до того, как он ускользнул, она успела сказать:
– Я здесь не останусь. Я вернусь в понедельник. Мне надо обдумать твои слова и решить, как я поступлю. Я найду способ наказать тебя за вероломство. Жду тебя в понедельник.
Держась за дверную ручку, Пол ответил:
– Я не вижу, какой в этом смысл.
– Это мне решать, сэр. Думаю, ты не такой трус, чтобы побояться ко мне прийти. В противном случае я приду к тебе, и уж я-то не сробею явиться и рассказать всю историю.
Пол ответил, что, коли она так желает, он к ней зайдет, но не будет сейчас назначать день. По возвращении в Лондон он ей напишет.
Когда он ушел, миссис Хартл подошла к двери и некоторое время прислушивалась. Потом закрыла ее, заперла замок и некоторое время стояла, стиснув руки и прислонившись спиной к двери. Через некоторое время она пробежала несколько шагов, упала на колени и, держась руками за стол, уткнулась в них лицом. Наконец слезы хлынули потоком, и она скорчилась на полу.
Неужели всему конец? Неужели ей никогда не изведать покоя – не испить и одного освежающего глотка? Неужто ее так и будет швырять по бурным волнам? Почти все, что она сказала, было правдой, пусть и не всей правдой – да и кто из нас, говоря о себе, расскажет все? Ее не щадили, и она не щадила других. Против нее строили козни, она отвечала тем же. Она приспособилась к той жизни, которая ей выпала, но всегда сохраняла честность в том, что касалось денег, и умела любить. Она правда любила своего молодого англичанина – и теперь, после всех ее интриг, всех рискованных ходов, всех пущенных в ход чар, он от нее ушел! О, каково ей будет возвращаться в Америку одной!
И все же сильнее всех бушевавших в ней чувств была отвергнутая любовь. Какие бы яростные упреки и оскорбления она ни бросала в лицо Монтегю, ее возмущение было отчасти притворным. Однако любовь ее притворством не была. Если бы он вернулся и заключил ее в объятия, миссис Хартл не только простила бы его, но и благословила за доброту. Она смертельно устала от грубой и жестокой жизни, от неженственных слов. Обиды и несправедливости возвращали ее к старым привычкам. Но если бы только она сумела укрыться от несправедливостей и обид, отыскать в мире какой-нибудь сносный уголок, где, свободная от жестокого обращения, могла бы свободно изливать всю подлинную доброту своей женской натуры, – тогда, наверное, она стала бы мягкой, как юная девица. Когда она встретила этого англичанина и поняла, что его к ней тянет, у нее возникла надежда и впрямь достичь тихой гавани. Однако запах порохового дыма от того первого пистолетного выстрела так и не выветрился из нее, и сейчас миссис Хартл сказала себе, как часто говорила раньше, что лучше ей тогда было направить дуло в собственную грудь.
Получив в Америке письмо от Пола, она бросилась в Англию ради того, что сама назвала призрачным шансом. Хотя письмо ее рассердило, она со свойственной ей силой духа сказала себе, что такое решение естественно. Женитьба на ней разлучила бы его со всеми привычными местами, со всеми старыми знакомцами. Весь его мир изменился бы. Миссис Хартл хорошо знала себя и хорошо знала англичанок. Она не сомневалась, что о ее прошлом узнают и английское общество ее не примет. Ко всем насмешкам над старой страной у нее, как часто бывает у американцев, примешивалось завистливое восхищение. Забыть прошлое и жить как английская дама, было бы для нее счастьем. Но если на востоке собственной страны к ней относились с опасливой брезгливостью, а на дальнем Западе ее имя стало чуть ли ни синонимом свирепости, как смела она надеяться на такую перемену?
Миссис Хартл напомнила Полу, как долго не соглашалась на его предложение, но не объяснила причину своих тогдашних колебаний. Останавливала ее мысль, что она не годится ему в жены. Однако так оно и было. Обстоятельства сделали ее такой. Обстоятельства были к ней жестоки, и она не могла их теперь изменить. Затем мало-помалу она поверила в его чувства и в ослеплении собственной любви сказала себе, что изменится. Впрочем, она почти знала, что это невозможно. И все же у него есть родственники, дело, собственность в ее стране. Если они не могут быть счастливы в Англии, может быть, для него открыты возможности к процветанию на дальнем
