Это была истерика. Но это был и смех. Харбона хохотал так, что его подвешенная нога затряслась вместе с шиной. Хохотал долго, причем каждый раз, как, успокаиваясь, он кидал взгляд на недоумевающего рава, его опрокидывала новая волна смеха. Наконец он успокоился и заговорил, утирая слезы:
– Ох, вы меня и повеселили! Ай да прославленный рав Гиллель! Ай да провидец-ясновидец! Все перелопатил – в мировую прессу влез, «скорбный лист» обследовал, Абеда разговорил. А самое-то главное – на фамилию мою внимания не обратил? Раввин называется!
Рав Гиллель, взволнованный, вскочил.
– Что? Ну конечно! Конечно! В «Свитке Эстер»! Как же я сразу не... Харбона! Царедворец, предложивший царю повесить главного министра Амана, замыслившего истребить евреев. Правда, это произошло уже после того, как тайная еврейка царица Эстер разоблачила Амана в глазах своего мужа, царя Ахашвероша. Но какое отношение?..
Он не докончил фразы и уставился на араба.
– Да, – важно заметил тот. – Семейное предание гласит, что мы происходим из рода Харбоны – кстати, он был родом из Наблуса, по-вашему – Шхема, из коренных жителей, которых евреи в свое время недорезали. Некогда Аман назначил его начальником штурмовых отрядов, которые должны были уничтожить евреев по всей империи.
– У нас тоже есть такое предание.
– Но чего вы не знаете, так это того, что в ночь перед последним пиром Амана с Ахашверошем и Эстер, ему и Харбоне стало известно, что Эстер еврейка. И у него возник сумасшедший план. У царя была привычка, когда он волновался, выскакивать в сад и там прохаживаться. Можно было не сомневаться, что рассказ Эстер вызовет у него именно эту реакцию. Так вот в тот момент, когда царь покинет залу, Харбона должен был туда ворваться и, зажимая Эстер рот, помочь Аману раздеть ее. После чего Аман должен был раздеться сам, а Харбона – бежать звать царя: вот, мол, чем твоя Эстер занимается с Аманом. Аман таким образом погибал, но вместе с ним погибала и Эстер. А обозленный на нее и на ее народ Ахашверош не стал бы отменять указ об их уничтожении. Так что Аман готов был погибнуть, лишь бы погубить евреев. Вот какой это был человек, – закончил Харбона с восхищением.
– Аман, конечно, был потомком Агага, царя Амалека, и такая ненависть пополам с героизмом вполне в их духе. И все-таки кое-что мне непонятно. Неужели Ахашверош мог поверить, что они любовники? Это после всего-то, что он только что услышал.
– Рав Гиллель! Вы же специалист по вашим святым книгам! Вы что, не помните, как там говорится о том, что произошло, когда царь Ахашверош вернулся в залу?
– Ну... Аман в это время припадал к ногам покоящейся на ложе царицы, умоляя о прощении. Царь Ахашверош закричал: «Ага! К тому же и овладеть царицей при мне в доме!..»
– Вот видите! Если ему такое в такую минуту могло придти в голову, значит, могло придти в голову что угодно.
– Не знаю... Может быть... Странно как-то все это? И ваша семья передавала этот рассказ две тысячи лет?
– От отца к сыну.
– А что ваш предок?
– Харбона струсил и бросил в беде своего покровителя. А потом, боясь, что его роль в заговоре станет известна, вовремя подсуетился и предложил казнить Амана без суда и следствия.
– Понятно, – задумчиво сказал рав Гиллель. – А вы, стало быть, заглаживаете вину предка.
Харбони молчал.
– И собираетесь продолжать этим заниматься?
Харбони не говорил ни да ни нет. Рав Гиллель почувствовал, как у него выступает пот. Самое простое было – пытаться добиться казни араба, но ведь пока что у того на руках крови не было. Раввин понимал, что рискует жизнями своих соплеменников, но и жизнь этого человека тоже чего-то стоила. А вдруг он отступится от своего бреда?
Харбони молчал.
– Вот что, – сказал рав Гиллель. – Вы должны дать мне клятву, что, как только выпишетесь из больницы, явитесь ко мне и скажете, какое решение приняли.
Харбони сложил ладони лодочкой, приложил их к груди, ко лбу и согнул шею, изображая поклон. Из положения лежа получилось не очень.
– И если, – продолжал рав Гиллель, – вы по-прежнему будете пытаться исправить ошибку персидского царедворца, я вам объявлю войну, в которой пощады ждать не советую. Харбони повторил свой жест.
– До встречи, – произнес рав Гиллель.
Но встреча не состоялась. Выписать Харбони, как загодя выяснил рав Гиллель, должны были через три недели. Всю ночь перед выпиской раввин молился Вс-вышнему, повторяя одну и ту же фразу:
«Г-споди! Сделай так, чтобы нам не пришлось убивать этого человека! Г-споди! Сделай так, чтобы нам не пришлось убивать этого человека! Г-споди! Сделай так, чтобы нам не пришлось убивать этого человека!»
А утром тридцатисемилетний Омар Харбони, в жизни не жаловавшийся на здоровье, умер от апоплексического удара. Никто не знает, какое решение он принял в ту ночь. Остается только догадываться.
* * *
В этот день в университет идти было не нужно, а в мечеть Вахид вообще не ходил. Так что, зарывшись в воспоминания, он заснул на диване в комнате, залитой светом, а проснулся уже когда в окно с чистого черного неба смотрели бесчисленные звезды.
Ночь была бесконечной не только во времени, но и в пространстве. Ибо, если сейчас подпрыгнуть и оторваться от Земли, можно лететь и лететь и лететь сквозь пространство миллионы и миллионы миллионов и миллионы миллионов миллионов лет и так никогда никуда и не прилететь.
«Вот он, этот мир, – подумал Даббет-улл-арз, прошагав на кухню и заваривая себе кофе. – Человек в нем даже не пылинка – соринка. Нечто не нужное ни материи, ни Аллаху, бессильное что-либо здесь изменить! И правильно сказал мусульманский поэт:
«Мы послушные куклы в руках у Творца
Это сказано мною не ради словца
Нас Всесильный на тоненьких ниточках водит
И швыряет в сундук, доведя до конца»{Омар Хайям, пер. Г. Плисецкого.}.
Кисмет!
Правы мусульмане. Правы и христиане. Они, правда, не такие фаталисты, как мусульмане, зато они понимают, что «мир во зле лежит» и что «князь мира сего – Сатана». Шайтан, по-нашему. А посему христианин приходит в мир, как и мусульманин – на цыпочках. Не для того, чтобы этим миром править или что-нибудь в нем менять, а чтобы тихонько пройти по нему, с честью пронеся и не замарав свою бессмертную душу, выдержать испытание материей и с чувством выполненного долга отправиться на покой. И лишь наглый еврей чувствует себя в этом мире хозяином. Лишь он все время этот мир доделывает, переделывает, разделывает. Он ощущает себя правой рукой Творца... Может, правы христиане и проста разгадка. Отец этого народа – Сатана. Правы христиане, и прав был Омар Харбони, и правы были те, кто семьдесят семь лет тому назад в Хевроне...
Даббе с волнением ощутил, что его ждет еще одно путешествие, но... что-то было не так. Мир представал перед ним в некой иной, непривычной перспективе. Он начинал все видеть не глазами очередного своего предка, на этот раз – родного отца, а глазами его злейшего врага – еврея.
ТОГДА В ХЕВРОНЕ
8 августа 1977.2.00
Будильник был пулеметом. Минометом. Частоколом могучих взрывов, разносящих Вселенную к черту. Давид Изак приоткрыл глаза и с размаху, как муху, прихлопнул кнопку звонка. Будильник заткнулся. Давид снова закрыл глаза. У него в запасе несколько минут, не больше. Летом светает рано. Теперь уж он точно не заснет. Лежа в темноте, Давид усмехнулся. Странно, что он вообще спал этой ночью. Сейчас замкнется круг, начало которому было положено другой ночью, сорок восемь лет назад, восемнадцатого ава пять тысяч шестьсот восемьдесят девятого года по еврейскому календарю, двадцать четвертого августа тысяча девятьсот двадцать девятого – по христианскому.
* * *
24 августа 1929. Полночь.
Луна ничего не освещает. Кажется, будто она горит лишь для того, чтобы все ощутили, насколько вокруг темно. Не спит еврейский Хеврон – город Отцов, чьи камни еще хранят незримые следы Авраама и Ицхака, Яакова и Давида, город, где уже три тысячи лет живут евреи, город, где быть похороненным всегда считалось более почетным, чем в Иерусалиме. Теперь этот город застыл в ужасе, в ожидании того, что сам он вот-вот станет братской могилой. Девять лет назад арабы, жаждущие крови, пытались начать здесь погром. Тогда британские власти предотвратили его. Теперь же толпы вновь вышли на улицу. Англичане велят евреям сидеть дома, обещая, что войска и полиция защитят их. Защитят ли?
Двери заперты на замки, окна задраены железными жалюзи или железными ставнями. Мужчины сидят за столами, положив рядом кто нож, кто топорик. В доме Элиэзера-Дана Слонима собрались десятки людей в отчаянной надежде, что здесь их не тронут. У хозяина дома, директора банка «Леуми Палестайн Британия», члена городского совета, половина хевронских арабов ходит в друзьях, а уж что до влиятельных граждан, так и говорить не о чем: Слоним – всеобщий любимец! И кстати, всегда готов любого выручить деньгами, а проценты – смех один!
