Елизавета Алексеевна, которой Бенкендорф «по-родственному» объяснил, что это не он, а некто неизвестный и о дуэли донес, и подсунул государю императору стишки с дерзкой пометой, впервые в жизни обиделась на внука – молча, строго, по-столыпински.
Но сам-то «голубой паша» пребывал в дурном расположении духа совсем по другой причине. Александр Христофорович давно и сердечно дружен с Барантами; дуэль сына французского посланника с известным поэтом могла испортить мальчику карьеру. Во Франции еще не забыли ни смерть Пушкина от руки француза, ни русских казаков на улицах Парижа. Бенкендорф, цепной пес империи и вернейший друг своих друзей, видимо, пообещал безутешному отцу уладить сие дело потихоньку. Выудив у Лермонтова частное письмо с извинением, пообещав за услугу (о которой в России никто не узнает) приложить все усилия, дабы и эта ссылка, как и первая, долгой и опасной не оказалась…
Обещано – сделано.
20 апреля Михаил Лермонтов – пока еще поручик лейб-гвардии Гусарского полка – подтвердил распиской, что ознакомился с высочайше конфирмованным приказом по решению военного суда о переводе его тем же чином в Тенгинский, расквартированный на Кавказе пехотный полк, и был наконец-то освобожден из-под ареста. Михаил Юрьевич мог, как уже говорилось, добиться годичной командировки на театр военных действий и с меньшими потерями: гвардейские улетали за Хребет с повышением в чине, но в принципе он был доволен. Однако на следующий же день нарочный доставил ему еще одну срочную бумагу. Шеф жандармского корпуса требовал, дабы пехотный поручик написал личное письмо молодому Баранту с признанием ложных показаний в суде.
Лермонтов был в столь невменяемом состоянии, что в тот же вечер отправил великому князю Михаилу текст, лишенный даже намека на полагающуюся в подобных случаях субординацию:
«Граф Бенкендорф предлагал мне написать письмо к Баранту, в котором бы я просил извиненья в том, что несправедливо показал на суде, что выстрелил в воздух. Я не мог на то согласиться, ибо это было против моей совести… Я решил обратиться к Вашему Императорскому Высочеству и просить Вас защитить и оправдать меня во мнении Его Императорского Величества, ибо в противном случае я теряю невинно и невозвратно имя благородного человека…»
Их императорское высочество великий князь Михаил Павлович согласился защитить невинного и сдержал обещание. Бенкендорф вынужден был отказаться от своих требований. Но это случится лишь после 27 апреля… У Лермонтова было достаточно времени, а главное, оснований, чтобы отделаться стихами от душившей его ненависти к голубым мундирам, и прежде всего, конечно, к Бенкендорфу. Вдобавок ко всем этим мерзостям произошла и еще одна пакость. Пока Лермонтова полтора месяца мариновали под арестом за пустяковую «разборку» с мальчишкой Барантом, по Петербургу гуляла повесть «Большой свет», написанная его «лучшим другом» Владимиром Соллогубом и опубликованная в журнале, имя которому сделали его, Лермонтова, публикации, – в «Отечественных записках». В этой повести автор «Героя нашего времени» изображен маленьким офицериком, тщетно пытающимся «втереться» в «большой свет». Повесть опубликована чуть не год назад, но номера «Записок» с этой публикацией передаются из рук в руки и на все лады склоняется соллогубовская фраза: «Выпроваживается поделом, ибо поединок дело, противное закону!»
Если замахнулся, бей.
И Лермонтов ударил:
Прощай, немытая Россия,Страна рабов, страна господ,И вы, мундиры голубые,И ты, им преданный народ.
Быть может, за стеной КавказаСокроюсь от твоих пашей,От их всевидящего глаза,От их всеслышащих ушей.
Но тут Провидение вновь сделало своему избраннику знак. В тот же самый день, когда Лермонтов, не помня себя от ярости, отправлял возмущенное письмо великому князю, – 27 апреля 1840 года – «Литературная газета» опубликовала сообщение о выходе из печати «Героя нашего времени». Такой скорости от типографщиков никто не ожидал. Автор изумительного романа уже почти смирился с тем, что «Герой…» выйдет тогда, когда его уже не будет в столице. Но у книжных промышленников был свой расчет. Весь Петербург только и говорит что о деле Лермонтова, о дуэли Лермонтова, о новой ссылке Лермонтова… Вмиг разойдется товар, дорого яичко ко Христову дню!
И все сразу встало на свои места. Изгнанник легко и растроганно помирился и с милым севером, и с милой бабушкой, и с самим собой. И даже с Владимиром Соллогубом, сочинившим «ядовитую клевету». А потом и с «немытой Россией»:
Люблю отчизну я, но странною любовью!Не победит ее рассудок мой…
5 мая 1840 года даже булгаринская «Северная пчела» сообщила своим читателям о выходе в свет отдельного издания «Героя нашего времени».
5 мая Карамзины устроили Лермонтову прощальный вечер.
«Северная пчела» несколько оживила грустный повод, по которому Софи Карамзина к вечным тартинкам и свежезаваренному чаю прибавила нечто более солидное. Однако траура не было: ожидали худшего. Доказательство тому – письмо Верещагиной-старшей от 8 мая 1840 года; через три дня после отъезда Лермонтова она сообщает дочери – Верещагиной-Хюгель:
«Он (то есть Лермонтов. – A.M.) после суда, который много облегчили государь император и великий князь, отправился в армейский полк на Кавказ. Он не отчаивается и рад на Кавказ, и он не жалок ничего, а бабушка отправляется в деревню и будет ожидать там его возвращения, ежели будет».
Елизавета Алексеевна была верна себе: раз уж так по судьбе выходит, что им опять разлучаться, надо и из беды пользу извлечь: чем тут, в столице, деньги на ветер пускать, делами заняться пора. Еще в прошлом году собиралась, да Миша не пустил. Без нее Марию Египетскую освятили, в память дочери в старом саду поставленную. Да и неможется ей в городе этом волглом – для Миши беречь себя надо. Подождать бы весточки – в столицу почта быстрее доходит, – да весна ранняя: горит земля, хозяйских рук ждет.
Глава двадцать пятая
Как только Лермонтов уехал, Белинский затворился в своей каморе… Первая часть огромной – не статья, целая книга – работы о романе «Герой нашего времени» появится уже в июньском номере «Отечественных записок». Вторая не замедлит себя ждать.
Ну а мы, пока Лермонтов воюет и заслуживает отставку, а Белинский подливает в чернильницу чернила и не успевает менять перья, мы с вами, нарушая и так не слишком прямолинейный ход биографического повествования, сделав ход в сторону, перечитаем еще пахнущий типографской краской роман, которому суждено стать родоначалием такого феноменального культурного явления, как русская проза XIX века. Но прежде, дабы на всякий случай подослать соломки, возьмем на заметку еще и соображение известного искусствоведа Н.А.Дмитриевой. Прелестнейшая, умнейшая Наталья Александровна предпослала его своей книге об Антоне Чехове, которую писала всю жизнь, отрываясь от искусствоведческих великих трудов, и которая увидела свет уже после ее смерти:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
