Как видно на рисунке, и при использовании хофстедовой методики обнаруживаются две альтернативные версии российского модерна. Они очень близки по значимости для членов соответствующих кластеров личных интересов, готовности жить в условиях не жестко запрограммированной среды и важности для них успеха при относительно низкой на фоне россиян из других кластеров готовности к сотрудничеству. Однако по отношению к дистанции власти они различаются довольно сильно. В то же время драматизировать эту ситуацию явно не стоит: даже у «традиционалистов-этакратов», имеющих максимальный балл по данной шкале, толерантность к неравномерности распределения и иерархизированности власти чуть ниже, чем в Великобритании, Германии и США, и вдвое ниже, чем в Турции или Бразилии. Если же говорить о «российских модернистах», то их показатели толерантности к неравномерности распределения власти в обществе находятся между показателями Израиля и Дании. Так что все россияне по этому показателю вполне вписываются в ареал западной культуры. Их отличия от представителей стран этой культуры связаны отнюдь не с их «недемократичностью» на микроуровне. Они связаны с высокими по отношению к странам данной культуры показателями значимости личных интересов, низкими (даже у «российских модернистов») показателями ориентации на успех и очень высокими запросами в отношении четкости правил.
Рисунок 11. «Профиль» различных кластеров[133] в хофстедовой системе координат
На рисунке видно и то, в какую сторону происходит сдвиг ценностей в российском обществе. Фактически речь идет о сильном смещении в сторону ценностей успеха в ущерб ценностям сотрудничества[134]. Речь идет и об умеренном смещении в сторону роста значимости индивидуальных интересов и толерантности к ситуации «незапрограммированности», готовности работать в условиях отсутствия четких правил. Картина же, наблюдаемая по отношению к иерархически организованной модели распределения власти в обществе, уже не демонстрирует таких четких трендов. Четко выраженное у одних модернистски настроенных групп («российские модернисты» и «протомодернисты») стремление к большей равномерности распределения власти в обществе и большей демократичности в принятии решений соседствует с высокой толерантностью к жесткой иерархизированности власти у других («российских постмодернистов»).
Таким образом, на данных, которые получены по совсем иной методике, построенной для других целей и в другой «системе координат», видны многие знакомые по приведенному выше их описанию особенности рассматриваемых кластеров. Прежде всего — разная роль для них индивидуалистических и достижительных ценностей. Понятнее стало и то, что весьма своеобразное отношение россиян к государству и демократии связано не с их антидемократизмом как таковым (на уровне ценностей), а с существованием в общественном сознании особой модели взаимоотношений личности, общества и государства, поддерживаемой исторически сформировавшейся системой норм, закрепленных в культуре. Видимо, эти нормы, судя по их устойчивости, являются своего рода «несущим каркасом» нормативно-ценностной составляющей российской культуры в целом. Тем не менее, как я уже отмечала в первой части доклада, по крайней мере в последние 15 лет идет достаточно быстрое размывание основ легитимности этой модели, на микроуровне «подпитывающееся» к тому же спецификой ценностей россиян, о стихийном анархизме которых я также упоминала.
Кроме того, данные исследования по хофстедовой методике свидетельствуют о том, что в российском обществе происходит своего рода «культурный дрейф». В ходе этого дрейфа Россия будет сближаться со странами Запада, прежде всего за счет роста достижительных установок и индивидуализма, по которым она от них до сих пор сильно отстает. Более точно вектор и границы этого движения ясны при взгляде на место на ментальной карте мира двух полярных пар кластеров — «последовательных традиционалистов» и «традиционалистов-этакратов», с одной стороны, и «российских постмодернистов» и «российских модернистов» — с другой (рис. 12).
Как видим, все рассматриваемые кластеры, при весьма значительных различиях между собой, остаются в верхней части многомерного пространства и сохраняют свою культурную уникальность. Однако вектор движения от «последовательных традиционалистов» к «российским модернистам» ведет все-таки ко все большему смещению в правую часть пространства, где концентрируются страны западной культуры.
Все вышесказанное позволяет сделать вывод, что процессы социокультурной модернизации протекают в России не так, как они протекали в странах классической европейской модели развития. Вероятнее всего, разложение традиционно существовавших в России нормативно-ценностных систем вообще никогда не приведет в ней к массовому принятию традиционных для западной культуры норм и ценностей, сформировав альтернативные модели modern man, которые нельзя рассматривать просто как переходные. Можно предположить также, что на этом своеобразии сказываются не только уникальные культурные особенности, связанные с историей, религией и другими факторами, но и иная, нежели это было характерно для XIX и XX веков, траектория экономического развития России.
Рисунок 12. Место различных кластеров на ментальной карте мира
Сегодня в так называемых развитых странах на смену индустриализации и урбанизации пришли активное развитие третичного (связанного с производством и воспроизводством человека как важнейшего компонента современных производительных сил) и четвертичного (связанного с производством и циркулированием информации) секторов экономики, предполагающих массовое формирование среднего класса. В России же вот уже порядка 30 лет эти сектора не только не растут, но скорее даже сокращаются. Стагнация характеризует уже 30 лет и процессы урбанизации. Причем, скорее всего, это не чисто российская особенность — не случайно в последние годы все больше говорят о неомодернизационном подходе, предполагающем множественность не только путей, но и результатов модернизационного процесса. А это значит, что на российском примере можно выделить, видимо, очень важную для понимания процессов культурных изменений в процессе модернизации обществ в XXI веке закономерность. Отсутствие объективных экономических предпосылок для социокультурной модернизации, которые выглядят сегодня несколько иначе, чем в XVIII–XIX веках, может вызывать в модернизирующихся обществах в ходе экономического роста вместо постепенной смены норм и ценностей традиционного общества нормами и ценностями обществ классического «западного» модерна формирование каких-то иных культурных моделей или же состояние длительной социальной аномии. Возможно даже, что именно эти принципиально новые модели и станут определять будущее не только России, но и целых ареалов мира в XXI веке.
Приложение. Особенности нормативно-ценностных систем различных кластеров (%)[135]
Игорь Клямкин: У меня есть ряд вопросов к докладчику. Первый из них касается представленной в докладе ментальной карты. На ней Россия располагается вблизи стран западного культурного ареала, но при этом находится над ним. Что это за место такое — рядом и вверху? Обращает на себя внимание и то, что Россия оказалась на карте около Венгрии и Израиля. Надо ли понимать это так, что венгры и израильтяне ментально к россиянам ближе всех? Если да, то получается, что при одной и той же ментальности могут иметь место разные политические системы. В отличие от России, в Венгрии и Израиле они, как известно, демократические…
Наталья Тихонова:
На карте представлены данные, полученные по методике Хофстеда. Изначально она разрабатывалась для анализа производственной, организационной культуры, будучи с политическими системами связанной очень слабо. Предполагается, однако, что такие «отлавливаемые» в ней нюансы, как отношение к иерархизированности власти («дистанция власти»), успеху, понятности правил деятельности и индивидуализму, характеризуют важные стороны различных культур как таковых и разных типов организационных культур в частности. Поэтому многие распространяют хофстедовскую методику на анализ особенностей культуры той или иной страны в целом, но лишь в той части этой культуры, которая с политикой и политическим устройством напрямую не связана. Вот и оказалась Россия на ментальной карте рядом с такими демократическими странами, как Израиль и Венгрия. В случае с Израилем, который к ней ближе всего, сказалось, возможно, то, что в нем очень много выходцев с постсоветского пространства.
Теперь о том, почему Россия находится на карте вверху. Дело в том, что обычно хофстедовские индексы графически представляются «двумерками», когда из четырех шкал, на основе которых определяются культурные характеристики страны, берутся две, и дальше соответствующие показатели по этим шкалам откладываются на двух осях графика. Но в данном случае был применен нетрадиционный метод обработки данных, полученных по этой методике: чтобы учесть показатели сразу всех четырех шкал, была проведена процедура многомерного шкалирования. Поэтому верх и низ имеют на этой карте такое же условное значение, как верх и низ, когда мы смотрим на звезду в космосе. Там нет ни верха, ни низа, это какое-то абстрактное пространство. Здесь значимо другое — то, что Россия стоит в этом пространстве особняком по отношению ко всем странам мира. Если говорить о конкретных количественных показателях в баллах, то это проявляется не только в том, что у нее по каждой шкале своеобразные показатели и что каждый раз ее соседями по различным шкалам оказываются разные страны, но и в том, что и соотношения показателей шкал в ней очень сильно отличаются от их соотношения в других странах.
