колоколов для создания артиллерии нового типа, его «всешутейшие соборы», воспринимавшиеся как глумление над Церковью, налог на бороды, подушная перепись и т. д. и т. п. Возникла даже легенда о Петре I-«подменном царе» и притом Антихристе.
Однако следует напомнить, что формирование системы эсхатологических представлений было сложным процессом и имело длительную историю. На архаической стадии развития культуры у различных народов мира наличествовали, как правило, представления о смене эпох, смене божественных сил, управляющих миром, о периодических катаклизмах и т. д. Параллельно с ними бытовали представления о «райских» (счастливых) частях (островках) земли (вселенной), которые сохранялись и продолжали существовать после катаклизмов (например, античные «макарийские острова»). В истории христианства наряду с легендами о рае на земле разрабатывалась эсхатологическая традиция, идущая от Откровения св. апостола Иоанна Богослова. В православной старообрядческой традиции особенное значение имели так называемая «Кириллова книга» и «Книга о вере», основанные на «Поучениях» преподобного Ефима Сирина. В старообрядческой массе пророчества такого типа, так же как и цифровые вычисления срока начала светопреставления, воспринимались, с одной стороны, упрощенно, но, с другой стороны, вполне конкретно — наступление Антихриста мыслилось как первый этап «последних времен», который уже идет и имеет вполне зримые и реальные формы. Этому убеждению, повергавшему в отчаяние и порождавшему надежды, сопутствовал процесс выработки системы форм эскапизма, выражавшего неприятие действительности и необходимость мер, которые выключали бы старообрядчество как конфессиональную и социальную общность из сферы действия Антихриста или, по крайней мере, по возможности ослабляли его влияние.
По мнению исследователей, в начале XVII в. неустановленным автором была написана книга «Сын Церковный», которая получила широкое распространение в старообрядческой среде и в которой излагались основы православной веры и церковного и бытового поведения православных. Никон и его последователи считали ее еретической, старообрядческой. С. Г. Вургафт и И. А. Ушаков пишут: «Книга не принадлежит к числу хорошо изученных общеизвестных произведений древнерусской церковно-учительной литературы, но она имела очень широкое хождение в народе. От XVIII века сохранились десятки рукописей; в старообрядческих типографиях (или же печатнях, принимавших старообрядческие заказы) на протяжении второй половины XVIII века и в первые годы XIX века вышло более 10 изданий „Сына Церковного“. В домах старообрядцев и сегодня эта книга не редкость. Последнее известное дореволюционное издание этой книги было напечатано в 1896 г. московской типографией единоверцев».[1045] Старообрядческое издательство «Китеж» в 1995–1996 гг. выпустило «Сына Церковного» в оригинале с комментариями и с переводом на современный русский язык.[1046] Распространенность подобной книги несомненно играла значительную роль в истории эскапизма и требует основательного изучения.
Предпримем попытку обозреть формы эскапизма, насколько это возможно при современных знаниях о старообрядчестве, и охарактеризовать их типологически. При этом мы не сможем каждый раз уточнять эти представления в связи с конкретными особенностями отдельных старообрядческих толков и ответвлений на разных этапах сложения и развития этих форм. Максимума и бескомпромиссной полноты форм эскапизма непреклонно придерживались в основном наиболее радикальные толки и согласия — бегуны (странники), нетовцы, дырочники, некоторые группы так называемых «часовенных».
1. Первой, наиболее устойчивой и широко распространенной формой эскапизма было бытовое правило — не соприкасаться с «мирскими», т. е. с нестарообрядцами или старообрядцами отвергаемых толков. Воспрещалось не только молиться с ними, но и есть из одной посуды, пользоваться одними и теми же орудиями труда. Это сопрягалось с некоторыми аскетическими правилами бытового поведения — строгим соблюдением постов, исключением из употребления алкоголя, табака, а с определенного времени — картофеля и чая. Характерными были также сдержанный тип поведения в дни праздников и увеселений, исключение из фольклорного репертуара целого ряда жанров, имевших распространение в православной среде русских крестьян и горожан.
2. Неприязненное отношение к браку и рождению детей в пору «последних времен» было первоначально провозглашено филипповцами, а после поисков ими компромиссных форм (наложение епитимьи, длительного срока очищения и т. п.) — федосеевцами[1047] и еще позже — наиболее радикальными толками: бегунами (тоже, впрочем, не без компромиссов — для «жилых», которые должны были обеспечивать тайные пристанища, тайные молельни и т. д.) и бегунами-странниками. В целом же у беспоповцев брачные отношения так до конца и не признавались, не были нормализованы: споры об институте «новоженства» продолжались в течение всего XVIII в. и отчасти XIX в. До сравнительно недавних пор браки с нестарообрядцами исключались вообще.
3. Длительное время для большинства беспоповских толков был характерен принцип «немоления за царя и царскую фамилию», что было логичным — нельзя одновременно считать царя «слугой» Антихриста и молиться за него. Впрочем, под нажимом царской администрации даже в Выгореции, которая экономически была связана с Олонецкими заводами, пришлось выработать компромиссную форму. Во время богослужения царь стал упоминаться, но с исключением из формулы моления прилагательных «благочестивый», «благоверный» и т. д. В некоторых случаях молились за обращение царя в старую веру, за его покаяние и т. д.[1048]
4. В годы террора и расправ, которые организовывались церковью и правительством против старообрядцев (особенно интенсивно после Соборов 1666–1667 гг. до конца XVII в.), верующие, державшиеся старых обычаев и сохранявшие в своих церквях и молитвенных помещениях старые книги, преследовались полицейскими методами. Их считали не подчиняющимися правительственным распоряжениям и требованиям. Против них посылались воинские команды, которые учиняли расправы. После подавления восстания Соловецкого монастыря, в результате розыска таких не подчиняющихся и ускользнувших от расправ, большое развитие получило скитничество, причем в скитах укрывались не только монашествующие (постриженные или самопостригавшиеся), но нередко семьи или группы семей.[1049] В максимальном случае возникали так называемые «общежительства». Крупнейшие и ранние из них — Выгорецкая пустынь беспоповцев-поморцев, Невельская и Ряпинская общины федосеевцев, Великопоженский скит; они сыграли значительную роль в истории старообрядчества беспоповского толка.
После разгона Выгорецкого общежительства Николаем I число скитов в Олонецкой и Архангельский губ. снова значительно возросло. Остался целый слой скитников-«остальцев» и после разгрома Соловецкого монастыря. Старообрядческое скитничество так же, как предшествовавшая ему «капитоновщина», мотивировало свое удаление от мира эсхатологическими ожиданиями. Скитники активно склоняли местных жителей к старообрядчеству, распространяли свою письменность, особенно полемическую, и сами участвовали в ее создании в XVIII–XIX вв.[1050] В Заволжье, где не было прямого воинского сопротивления, подобного соловецкому, выросли значительные поселки поповцев, развивавшиеся из скитов и подчас называвшиеся по традиции «скитами». На них тоже предпринимались полицейские набеги для изъятия драгоценных для старообрядцев книг, рукописей, икон.
Отметим весьма парадоксальный и едва ли не уникальный случай в истории изучения русского старообрядчества. Один из лучших знатоков его П. И. Мельников-Печерский, опоэтизировавший заволжское старообрядчество в своих романах, одновременно как чиновник министерства внутренних дел, был одним из постоянных «наводчиков» на скиты полицейских отрядов, изымавших у ревнителей старой веры книги и предметы старины.
5. Открытой формой сопротивления старообрядцев преследованиям за их
