— Ты лжешь!
— Ты натравишь своих «соколов» на нас обоих или все же пощадишь своего ненаглядного?.. И я имею в виду не Ко-Этла…
— Я пощажу и тебя. Мне льстит твоя ревность.
— Ревность?! Оу! Ха-ха-ха-ха-ха! — закатился Тессетен. — Для ревности нужна хоть капелька любви, Ормона! А что тебе в таком случае может быть известно о ревности? Ты хоть когда-нибудь испытывала что-нибудь хорошее к людям, или только подсчитываешь, высчитываешь, выгадываешь?
— Не вынуждай меня злиться, Сетен! Не вынуждай!
— Иначе?..
Ормона нехорошо улыбнулась и заговорила сквозь зубы:
— Иначе я подумаю насчет твоей ненаглядной, которая сейчас полощет языком с нашими гостями. Она проигнорировала мою просьбу о том, чтобы все женщины, особенно коровы вроде нее, — характерным жестом она обрисовала жутко расползшуюся спереди фигуру ненавистной ей жены Ала, — сидели сегодня — в течение одного дня! — по домам. Северянки проводят так всю жизнь, а здесь — всего лишь день! Но она же у нас избранная… Сама еле ноги переставляет, а туда же… К-корова тельная!
— Это я попросил Ала, чтобы он познакомил гостей с нею: твой бородатый донимал меня вопросами о нашем языке. А кто лучше Танрэй расскажет об этом иноземцу?
— Да ну?! И она, похоже, сильно увлеклась… — в тоне ее слышалась угроза, — иноземцем… Или она в самом деле желает сломать игру? Ну да ладно, эта дура допрыгается… допрыгается…
— Ты так не шути, ладно? — глухо попросил Тессетен, чувствуя, что глаза его наливаются кровью, а покровитель просится в бой.
— Не шутить о чем? Что она избранная, что твоя ненаглядная или что я намерена оторвать ей голову за абсолютной ненадобностью?
Ормона расхохоталась и уже собралась уйти, как вдруг Сетен вскочил и схватил ее за руку. Разгневанная жена принялась вырываться с нечеловеческой силой, и он неожиданно для самого себя сжал пальцы сильнее, чем следовало, так что в суставе у нее что-то щелкнуло, захлопнул дверь и швырнул жену на кровать. Та вскрикнула, сжалась от боли, но тут же собрала волю и отползла на локте к подаренному северянами мечу. Никаких признаков обиды в глазах ее не было, только злоба — на него, на других, даже на саму себя, почему-то не способную ответить ему таким же насилием, хотя могла бы, могла бы…
— А почему ты уверен, что я смогу ей это сделать? — с вызовом спросила она, глядя на распухающее запястье со следами его пальцев, а потом что было сил дернула кисть, вправляя вывихнутый сустав на место. На лице ее при этом не отразилось ничего, только кровь отхлынула от щек и помутнели черные глаза.
Сетен хотел извиниться за свою грубость, но дурацкая гордыня и ярость не позволили раскрыть рта. Он уселся в свое кресло спиной к свету.
— Спасибо, любовь моя, — Ормона прижала к груди поврежденную руку. — Я тебе это еще припомню.
— Что, исполнишь свою мечту — переспишь со своими воздыхателями на самом деле? Ала пригласишь на эту церемонию?
Она выругалась так, как никогда прежде не позволяла себе выражаться в его присутствии, и, вскочив на постели, швырнула в него подхваченным со столика у изголовья кувшином с водой. Сетен молча выбросил перед собой «щит». Мокрые керамические черепки и брызги полетели во все стороны, отскочив от невидимой преграды. Он понимал, что несет похабщину, делал это нарочно, провоцировал и удивлялся, почему она до сих пор не выдернула из ножен этот кривой меч и не накинулась на него с желанием отрезать язык, по возможности вместе с головой.
Однако Ормона сделала кое-что похуже, но где-то в глубине души он этого ждал. Гнойник прорвало.
— Трухлявый пень! Ненавижу вас всех! Однажды вы все будете рыскать в поисках друг друга по моей земле средь других лишенных памяти антропоидов, с которыми вы все перемешаетесь, как скоты — да вы и есть скот! — вдруг с ужасающим спокойствием заговорила жена. — И не будет вам покоя, не будет вам пристанища нигде! Самый тщеславный и высокомерный из вас будет презренным рабом обстоятельств. Та, которую желают многие, будет обесчещена и потеряет всё, в том числе и остатки памяти, в поисках своего самца. Бескорыстный защитник, их хранитель, не будет знать ничего, кроме боли, ран и немоты, а ты… ты будешь трухлявым гнилым пнем, о который спотыкаются все зарвавшиеся путники!
Она выговорилась, закусила губу и прикрыла глаза, разглаживая синяк на руке. Тогда заговорил Сетен:
— А теперь скажу я, и последнее слово — закон, ты знаешь! Я давно ждал, когда в тебе это прорвется! Первое слово сказано, да покроет его второе!
Тессетен оттолкнулся от поручней кресла и легко поднялся на ноги, будто никогда и не был искалечен. Ормона померкла.
— Самый высокомерный средь нас всегда будет находить свою попутчицу, каким бы он ни был при этом. Попутчица потеряет всё, но ее будут желать многие и не станут чинить ей сколько-нибудь опасные преграды. Бескорыстный защитник сохранит всё, что потеряют они, дабы впоследствии — однажды! — вернуть сохраненное им же. А я… я буду гнилым трухлявым пнем, как ты напророчила. Исполнится последнее слово, сказанное ори на языке ори в присутствии ори!
Дернулось пространство, искаженное подземным огнем и космической стужей. Громыхнуло в небесах средь ясного неба. Дрогнул пол под ногами, словно во время нового землетрясения.
Не ожидала даже сама Ормона подобной силы древних умений у собственного мужа. Не учла она близости гор Виэлоро. В запале своем пойманная на озвученной мысли, женщина уже не могла ничего изменить…
— Будьте вы прокляты! — только и произнесла она, а затем покинула комнату.
Сетен запрыгнул на постель, прихрамывая, подошел к стене и вырвал из ножен аллийский меч. Отполированный, словно зеркало, обоюдоострый клинок отразил полыхающее гневом лицо хозяина. И не мог солгать металл — прекрасным было это лицо и сумеречные глаза, в которых сосредоточился весь мир, да вот только сам обладатель меча никогда не видел истины о себе…
— Ты слышал всё, что было произнесено! — прошептал Тессетен и провел пальцами по плоской стороне клинка.
Затуманилась поверхность лезвия от тепла его руки и от горячего дыхания.
* * *
Ко-Этл был немного ошарашен. Приняли их очень недурно, все традиции были соблюдены. Однако у себя, на своей территории, Ормона показалась ему другой — нервной, напряженной и занятой совсем не им. Это не преминул заметить и ехидный Эт-Алмизар, умудряясь сочетать подобострастие с завуалированными подколками.
Гости несколько растерялись. Вслед за Тессетеном, их покинула и Ормона, сославшись на неотложные дела, и они остались в обществе помощника лидера, Ала, и аловой жены, Танрэй. Все бы хорошо: вдобавок к тому, что Танрэй была северянкой, она оказалась очень милой и на лицо, и по душевным качествам — да только не пристало женщине в ее положении на таком сроке казать нос из дому и смущать посторонних мужчин. Для Ариноры это в крайней степени непристойно. Поистине, эти южане — люди весьма эксцентричные и беспорядочные! Куда только смотрит ее муж? Впрочем, что с него возьмешь — он же ори!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
